Находились и отверженные, на которых выбор богов так и не падал; это случалось не часто, раз или
два в год; такие несчастные в конечном итоге сходили с ума и вскоре умирали. Все верующие понимали, что риск велик, и шли на него осознанно.
Носить гордое звание Защитника непросто, оно сопрягалось с большой ответственностью.
Но всё это было давным-давно. В другой жизни.
После Вторжения кайзер приказал разрушить храмы и отправил десятки тысяч порабощенных жителей Астреи в пещеры, добывать живые камни. Теперь люди оказались вынуждены жить вблизи источника божественной силы не по собственной доброй воле, а по принуждению. Не чувствуя в себе призвания к служению, люди не могли выносить магической мощи; очень быстро их настигало безумие, а потом и смерть.
Богачи платили целые состояния за возможность с ног до головы обвешаться живыми камнями, даже не произнося имен богов. Для нас это страшное кощунство, а для кейловаксианцев в порядке вещей.
Кейловаксианцы не разделяют нашей веры, но если человек не получил благословения богов, не провел долгое время под землей, он не получит и сотой доли той силы, которой владели Защитники, и не важно, сколько живых камней он на себя нацепит. Мощи вплетенных в косу Кресс водных камней хватило бы тренированному Защитнику для создания полноценной иллюзии, способной полностью изменить его внешность, но в случае с Кресс камни лишь делают ее нежную кожу сияющей, добавляют румянца щекам и придают еще больше блеска золотистым волосам.
«Камни красоты» — так кейловаксианцы называют наши живые камни.
— Отец прислал мне книгу стихов из Лаэра, — говорит Кресс. В ее голосе проскальзывают напряженные нотки — так всегда происходит, если она гово-
рит со мной об отце. — Мы можем взять ее с собой в беседку и перевести. Наслаждайся солнцем, пока оно у нас есть.
— Но ты же не говоришь по-лаэрански, — хмурюсь я. У Кресс талант к языкам и литературе, в то время как ее отцу никогда не хватало терпения на чтение и изучение языков. Будучи лучшим воином кайзера и главой его армии, Тейн понимает толк в битвах и вооружении, стратегии и кровопролитии; книги и поэзия его мало интересуют, но он всегда стремится порадовать дочь. Мать Кресс умерла, когда Кресс была совсем маленькой, и теперь кроме дочери у военачальника никого не осталось.
— Я нахваталась немного по верхам: словечко тут, пара фраз там, — говорит подруга, небрежно помахивая рукой. — Но отец приказал одному поэту перевести часть стихов, так что остальные я кое-как могу разобрать. Ты же знаешь, как моему отцу нравится ставить других в тупик.
Говоря это, Кресс краем глаза наблюдает за мной, но я осторожна и держу лицо.
Я стараюсь не думать о том, как ее отец приставляет кинжал к горлу бедного, тощего поэта, и тот, дрожа, склоняется над работой; также я стараюсь не вспоминать о том, как много лет назад Тейн приставил кинжал к горлу моей матери. Я не думаю о страхе в ее глазах, не вспоминаю о том, как крепко она сжимала мою руку, не помню ее сильный, звонкий голос.
Если я начну обо всём этом думать, то сойду с ума.
— Ну, вдвоем мы быстро с ними разберемся, — говорю я с улыбкой, надеясь, что Кресс поверит в мою искренность.
Далеко не в первый раз я задаюсь вопросом: что случится, если при упоминании ее отца я не смогу сдержать дрожь, не стану улыбаться и делать вид, что
вовсе не он убил мою мать. Мне хочется верить, что мы с Кресс дружим уже достаточно давно, чтобы она меня поняла, но подобная уверенность для меня недостижимая роскошь.
— Возможно, там будет Дагмара, — замечает Кресс, понижая голос до доверительного шепота. — Ты пропустила ее... эффектное появление на званом обеде у графини.
Глаза подруги искрятся весельем.
«Мне всё равно. — Мысль приходит внезапно, точно пчелиный укус. — Мне наплевать, даже если Дагмара явилась на прием голышом. Всё это меня совершенно не интересует». Я заталкиваю эту мысль поглубже в подсознание, как поступаю всегда. Подобные мысли принадлежат не Торе, а звучащему у меня в голове голосу. Обычно это едва слышный шепот, который легко игнорировать, но порой он становится громче, и тогда возникающие у меня в сознании слова вырываются наружу. И тогда я попадаю в неприятности.
Я стараюсь полностью сосредоточиться на Кресс, на ее беззаботных словах, ее простых удовольствиях.
— Неужто ей удалось измыслить нечто более вызывающее, чем страусиные перья, в которые она нарядилась в прошлый раз? — шепчу я в ответ, и подруга хихикает.
— О, на этот раз всё оказалось гораздо хуже: она заявилась в платье из черного кружева, таком прозрачном, что было видно ее нижнее белье — или отсутствие такового.