Варьке вовсе не хотелось пускаться в диспут по поводу молодежи, но старичок уже прицепился к ней намертво.
– Вы слышали, как они говорят?! Эти всякие «приколоться», «прикид», «стремно»! Они ведь совершенно не углубляются в дебри родного языка!
– А меня мой сын вообще ботом зовет или батоном, когда я пьяный прихожу, – обернулся к ним изрядно подвыпивший мужчина солидной наружности.
– Вот! – воскликнул старичок и припал к Варькиному плечу. – Вот вы, красавица, знаете, что такое «выползень»?
Варька тихонько вздохнула и постаралась высвободить локоть из цепких пальцев старичка:
– Я не знаю, но обязательно поинтересуюсь, – пробормотала она. – А вы не знаете, отчего Вету не пришли провожать одноклассники?
– Сейчас не об этом речь, – отмахнулся старичок и крепче ухватился за ее руку. – Выползень – это как раз таки насекомое, которое выползло из личинки!
Варьку передернуло.
– А пукля? Ведомо ли вам, что такое пукля? Это вовсе не болезнь живота, как вы думаете: это локон! Завиток из волос, да! Приходите ко мне сегодня же вечером, я вас погружу в мир удивительно забытых слов, прекрасных...
– Скажите, – невежливо перебила его Варька и указала на странную женщину, которая держалась чуть в стороне от остальных. – А вон та женщина кем Виолетте приходится?
– Да откуда я знаю! – обиделся старичок. – Я и вовсе здесь посторонний. Приходил к матушке, могилку убрать, а тут такие пышные похороны, да еще и журналисты с фотоаппаратами. Я так думаю: если меня щелкнут, я обязательно в газете проявлюсь.
Варька уже с силой освобождала свой локоть – не любила она посторонних зевак у могил.
– Ну? Что тут у вас? – подошла к дочери Гутя. – Вы так неприлично шумите...
– Да вот, – нахмурилась Варька. – Прицепился, никак не отрывается...
– Молодой человек, – обратилась Гутя к старичку. – Узнайте, в какой школе училась Виолетта. Нам неудобно, а вам все равно.
Старичок с готовностью закивал и потрусил выспрашивать нужную информацию.
У Фомы дела продвигались не многим лучше. Ему не пришлось прислушиваться к чужим разговорам: повариха Петровна узнала его сразу же и немедленно выбрала в качестве поддержки. Всем тучным весом она оперлась на руку Фомы и принялась тихонько выть, размазывая по щекам слезы.
– Ы-ы-ы-ы... бедное дитятко-о-о-о, – выла она, не забывая внимательно разглядывать скорбящих. – Ох ты, горюшко горькое-е-е... Глянь-ка! А Сифонов-то со своей новой приперся! Молоденькую урвал, старый боров. Ишь ты-ы, девка-то совсем, видать, из яслей, моложе нашей Ветки!.. Ой, ты ж Веточка-а-а, а и нет тебя с нами теперича-а-а... Слышь, как тебя? Фома, точно. Глянь, а Кикимовы-то какой веночек бедненький притащили! Прям только два цветочка на проволочке, вот жадюги! Ы-ы-ы-ы-ы!
Прервать ее монолог не было никакой возможности, однако Фома втиснулся:
– Я вот из родственников Виолетты здесь никого не знаю, только Кирилла Андреевича и Жанну, а еще кто-нибудь пришел?
– А кто придет-то? Больше и нет никого! Мать у ей есть, так она алкашиха! Это ж все знают! Ее сюда и не пустят, чего позорить могилу-то? Бабку звали, Кирилла Андреича мать, так она, как узнала, что с внучкой стряслось, сразу же и больной сказалась. У нее, видите ли, ноги отнялись! А мне так кажется – это она специально, чтоб лишний раз не волноваться. Она теперь все о здоровье своем печется, муж-то ей на двадцать лет моложе попался! А ноги... Да на хрена ей ноги? Ну, отнялись, так ей что ими – на соревнованиях бегать, что ли?
– А где мать Виолетты живет, вы не знаете?
– Как не знать! Ха! Она ж сперва-то к Ветке постоянно бегала, а Кирилл Андреич мне и говорит – ты, говорит, Петровна, одна ее отвадить можешь, у тебя язык-то, что помело, любого отбреешь. Ты, говорит, ее и проводи. Ну и когда мать-то Веткина пришла, я ее, как и велено было, – проводила. Аж до самой квартиры. Она, правда, упиралась, будто ее казнить ведут, ну да у меня не забалуешь. Я ж и Степку привлекла, водителя Кирилл Андреича. Это потом оказалось, что надо было только со двора ее погнать. Но как мне велели, так я и... зато уж потом я эту матушку!.. А и все одно – жаль бабу. На пьянку все променяла, а потом сама себе рада не была, да уж ничего не повернешь.
– Так где она живет? – снова напомнил Фома.
– Вот знаешь, где... – завертела головой прилежная работница. – Вот знаешь, где магазин «Оладушка»?
– «Ладушка»? – переспросил Фома.
– Ну да, «Ладушка», так вот в этом самом доме и проживает, прямо в нем. А квартира... на третьем этаже. Да ты спроси, где Верка Назарова живет, тебе и скажут. Мы тогда тоже – спросили да еще и рожу Веркину в окошко машины высунули, нам и показали.
– Так, значит, мать Виолетты Верой зовут?
– Ну да, еще и Григорьевной величают... Ой! Гляди-ка, а Трушина-то Лизка как намалевалась! Прям будто в цирк пришла, обезьяна!
Фома вновь постарался перевести разговор в нужное русло:
– Погодите, я слышал, что у Веты мальчик был. Что-то не видно его...
– А и не увидишь, – сверкнула глазами Петровна. – Он же ж какой тебе мальчик? Он же ж знаешь какой детина! Два тебя будут! А Веточка у нас худенькая... бе-е-едненькая-я-я... детонька-а-а... Его Максимом зовут. Там такой Максим! Максимище!
– А он где живет?
– Вот его я до дома не провожала, ничего сказать не могу, прямо хоть ты меня здесь всю изрежь!
Фома не собирался никого резать – на работе-то всех не перерезать, поэтому он замолк и постарался незаметно от дамы отделаться. Но не тут-то было.
– Ты ж, сокол мой, я слышала, хорошим доктором работаешь? – вдруг прищурилась Петровна. – Вот ты мне и скажи, вот у меня тут, в пояснице... дай-ка покажу... вот тут, повыше копчика, бывает, так кольнет, так кольнет, что хоть на стенку карабкайся, – это вот к чему? К перемене погоды, аль, может, какой орган у меня оторвался? Или, может, чего съела, так упало не туда?
Фома возвел глаза к небу и терпеливо постарался объяснить даме, что органы просто так не отрываются и так запросто ничего никуда не падает. При этом он настойчиво пытался освободиться от крепких дамских рук, но у Петровны по поводу ее здоровья накопилось еще множество вопросов, поэтому выпускать добычу она не собиралась.
Все время, пока родственники пытались добыть хоть какую-то информацию, Аллочка отиралась возле Кирилла Андреевича и Жанны и все выискивала момент, когда можно будет напомнить печальной чете, что она, собственно, уже почти взялась за дело, и ей надо только немножко помочь – назначить время, когда им удобно будет с ней переговорить. Однако удобного случая никак не представлялось. И Аллочка отважилась напомнить о себе более настойчивым образом.
– Кирилл Андреевич, Жанна, примите мои соболезнования... – уже в который раз трогала она за руку скорбящую женщину. – Я обязательно найду убийцу вашей дочери! Обязательно! Это мой долг!
– Спасибо, Аллочка, – вытирала мокрые глаза Жанна. – Вы чуткая женщина, но... вы нам ничего не должны...
– Да нет же, я по долгу службы...
– Жанночка! – подлетела к мачехе погибшей дамочка среднего возраста. – Ты так убита горем! Тебе надо врача... Куда у нас врач-то пропал? Леша! Ну куда врача подевали?
– Ирина, не надо врача, я еще держусь...
– Ну прямо! Держится она, я что – не вижу? Прямо вся черная, как старуха какая-то... Да Леша же!
Тут же подскакивали какие-то новые лица:
– Кирилл Андреевич, вас снимают, сделайте красивое лицо... Так! Отойдите все от отца девочки! Не загораживайте план! Не лезьте в кадр!
Среди всего этого безумия поговорить о деле не было никакой возможности. Когда от могилы девочки все потянулись к своим машинам, Аллочка предприняла еще одну попытку.
– Кирилл Андреевич, у меня к вам предложение... – начала было она, но в это мгновение произошло нечто непредвиденное.
Через толпу провожающих вдруг рванулась какая-то тень, кинулась к Аллочке и вцепилась ей в пальто:
– Это ты! Ты – убийца! Из-за тебя Веточка погибла! Из-за тебя, мразь!
Женщину мгновенно отцепили чьи-то крепкие руки и в ту же минуту отволокли в сторону здоровенькие ребятки из охраны Назарова. Аллочка даже не успела испугаться как следует, а ее уже нигде не было видно.