– А кто такие армяне? – заинтересовался Каха.
– Армяне, – нашелся я, – это горные евреи. А евреи – это разбежавшиеся по всему свету армяне.
Тост был встречен бурей оваций. Не знаю, что понравилось вору в законе больше: сравнение с русскими или история происхождения армян, однако в дополнение к моему тосту он сказал:
– Когда армянин родился, еврей три дня плакал. Мой друг знает что говорит!
Меня и Светлану едва ли не на руках вынесли из ночного клуба и усадили в «Крайслер». Благо не перепутали автомобиль и не втолкнули в «Феррари», иначе не миновать нам скандала и судебных разбирательств: я уже с трудом передвигался и не мог отвечать за свою наклюкавшуюся подругу, но еще был способен крутить баранку. Возле ее дома я врезался в арку и вдребезги разбил правую фару. Мы еще дешево отделались, могло быть гораздо хуже: в таком состоянии я был вполне способен взять на абордаж встречный трейлер и пересчитать все сваи железнодорожного моста, под которым мы проезжали. Наверное, судьба хранила меня в эту ночь – мою дурищу мог выкрасть или подстрелить даже дилетант, вооруженный малокалиберной винтовкой, не говоря уже о профессионале с «СВД». Хотя кому она нужна, кроме своего мужа и состоящего у нее на службе телохранителя?
Кое-как я поставил автомобиль в гараж, с помощью вахтера затащил Светлану в квартиру и положил ее на кровать, по своим размерам сравнимую с палубой авианосца. Обессиленный, я плюхнулся в кресло, чтобы немного передохнуть, и вдруг услышал ее голос:
– Раздень меня и отнеси в ванную.
Я мучительно долго соображал, явь это или галлюцинации. И когда окончательно утвердился в мысли, что у меня проблемы со слухом, Светлана повторила:
– Я хочу принять ванную.
«С гипоталамусом у нее, пожалуй, все в порядке», – осенило меня. Ситуация приобретала небывалую остроту и пикантность и, как я ни был пьян, показалась мне достаточно серьезной. Я должен был принять соломоново решение, исключающее две крайности: секс со Светланой и конфронтация с ней же по причине отказа от секса, с непременным хлопаньем дверью и неминучим увольнением со службы. Прикинуться импотентом я не мог, поскольку им не был, а интимную близость без любви считал преступлением против человечности.
– Я зайчик, у меня пушистый хвостик, – игриво пропела Светлана, не открывая глаз, и повертела своим аппетитным задом. – Угостишь меня морковкой?
Я уронил голову на спинку кресла и демонстративно захрапел. Расчет был прост: как только она отключится, незаметно улизнуть из квартиры. Утро вечера мудренее. Быть может, она постарается забыть этот эпизод и впредь воздержится от поступков, о которых могла бы впоследствии пожалеть.
– Я девочка, возьми меня...
Оглушенный собственным богатырским храпом, я едва расслышал ее призывное мурлыканье. Мне давно следовало насторожиться. После сцены с раздеванием, устроенной в первый же мой рабочий день, я больше ни разу не видел раскосую подругу Светланы и девицу с инфантильным личиком – моя дурища больше не «показывала меня» им, очевидно, приберегая для себя. Никогда бы не подумал, что буду пользоваться у жен нуворишей таким спросом; быть может, всему виной был мой криминальный шарм, который помог мне сделать первые шаги в служебной карьере? Однако у меня были основания опасаться, не послужит ли тот же криминальный шарм косвенной причиной моего полного фиаско, а первые шаги не станут ли последними?
Светлана, повозившись с подушками, заснула. Возможно, ей снилось, что она зайчик или юных лет хмельная дева, мне некогда было предаваться размышлениям на эту тему. Я поспешил ретироваться, оставив ее в объятиях Морфея, и пешком отправился домой. В тот рассветный час мне казалось, что у меня есть дом.
В пять часов утра я уже вставлял ключ в замочную скважину. Ключ никак не хотел попадать в отведенное ему отверстие и всячески уклонялся от заданного моей твердой уверенной рукой направления. Давно я так не набирался, прости господи.
Но тут произошло почти невероятное: дверь открылась сама и передо мной возникло зыбкое видение – моя бледная невыспавшаяся жена. По тому, как она была одета, я понял: спать она сегодня не ложилась. Я почему-то потупил глаза и боком протиснулся в прихожую. Мой кот встретил меня более приветливо. Как славно, возвращаясь домой после трудной ночной смены, поиграть хвостом друга. Но я не был настроен на проявления дружеских чувств и отодвинул его ногой в сторону. Кот обиделся и выскользнул на лестничную клетку. «Зачем мне такая жизнь?» – наверное, подумал он. Пожалуй, мой кот впервые столкнулся с такой черной неблагодарностью со стороны хозяина. Но и я столкнулся с ней впервые – правда, со стороны жены: Светлана, моя супруга, смотрела на меня как на врага.
– Ну что скажешь? – спросила она многозначительно, когда я снял обувь и уселся на кухонную табуретку.
– В свое оправдание? Ничего. Мне не в чем перед тобой оправдываться.
– Пить – это тоже твоя работа?
– Это по необходимости. И по договоренности. Если бы я не выпил, меня избили бы до полусмерти.
– Лучше прийти домой вусмерть пьяным, – скаламбурила жена.
Наверное, я был противен ей. Но чувствовать себя виноватым?
– Лучше гипс и кроватка, чем гранит и оградка. Из двух зол приходится выбирать меньшее.
– Ты мог вообще, между прочим, не приходить, – с дрожью в голосе проговорила Светлана.
Семейная сцена. Это что-то новое.
– Для тебя супружеская верность – это разменная монета. Это когда ты изменяешь со стопроцентной уверенностью, что тот, кому ты изменяешь, об этом не узнает. Я не могу больше так!
Я впервые видел ее такой. Истеричка. Обыкновенная истеричка. Но мне не хотелось с ней ссориться – во всяком случае, с утра пораньше. И уж тем более неуместными в столь ранний час были ее слезы.
– Прекрати, – сказал я устало. – Ничего же не произошло.
– Ах, не произошло! – буквально взвилась Светлана. – Он заявляется домой в пьяном виде, где ночевал – неизвестно, с кем – непонятно, и говорит, что ничего не произошло! Да ты знаешь, кто ты после этого?
– Ну кто?
– Да, кто ты после этого?
– Ну негодяй. Ну сволочь. И как все нормальные негодяи и сволочи, я хочу спать.
Я поднялся с табуретки, чтобы уйти.
– Нет, ты все-таки послушай, – остановила меня жена, чуть ли не силой усадив на место.
Ее лицо полыхало, как бензиновое пятно на асфальте, глаза горели пронзительным огнем. Я не знал, что моя кроткая, всегда покорная Светлана может быть такой неистовой. Меня это даже немного испугало.
– Когда я разговариваю с тобой, – начала она длинную, очевидно, заученную в ожидании моего прихода фразу, – мне кажется, что я нахожусь в темной комнате и говорю в пустоту, я не вижу тебя, я не знаю даже, здесь ли ты. Мне становится страшно, но я говорю, говорю, потому что молчать еще страшнее. Ты никогда не спрашиваешь, чем я живу, о чем думаю, ты занят только собой и своими проблемами. Когда мы в последний раз были вместе? Тебе и это уже не нужно, потому что ты находишь все это там, с ней или с ними, не знаю. Как я от всего этого устала...
Действительно, согласился про себя я, мы отдалились друг от друга и не последнюю роль в этом вынужденном отчуждении сыграла моя работа. Проклятая работа. Но вслух я сказал совсем другое.
– Ладно. Хватит. Поговорим об этом после.
– Нет, сейчас, – храбро ринулась во встречный бой Светлана. – Почему все важные решения в семье принимаешь ты? Почему ты диктуешь мне свою волю? Домострой какой-то, концлагерь...
А я-то думал, что она счастлива...
– Ты даже не подозреваешь, что рядом с тобой находится живой человек, и у него тоже есть сердце...
Где-то в глубине души я понимал ее: она боролась за меня как могла. Но она боролась за меня со мной, тогда как усилия свои ей нужно было направить на себя, чтобы победить свою ревность, свои страхи, свои навязчивые идеи. Это был вопрос доверия. Конечно, у меня и в мыслях не было причинить ей боль – наверное, я любил свою жену по-русски, то есть попросту жалел ее, но вольно или невольно наша размолвка стремительно превращалась в ссору. Это было завораживающее зрелище: мелкая трещинка между нами расширилась до размеров пропасти, и мы уже не могли и не хотели предпринимать что-либо для примирения – пропасть между нами росла до тех пор, пока мы потеряли друг друга из виду. Я так и не понял, как это вышло.