«Хорошо бы, — думал Серпухин, — уговорить Грозного пуститься в долгое и приятное путешествие, посмотреть мир, каким он когда-то был, посетить города, в которых забрасывала его судьба. Париж без Эйфелевой башни, Лондон времен Шекспира, а возможно, и повстречаться с самим великим драматургом, поболтать с ним по-приятельски о том о сем. Старик будет рад услышать о своей всемирной славе… Хотя какой старик! — улыбнулся он своей невольной ошибке. — Юноша, молодой человек, у которого все еще впереди. А то махнуть в Лиссабон, — разошелся в своих мечтах Мокей, — а что такого, деньги при такой казне не проблема! Купить с десяток каравелл и отплыть под парусами через океан в Америку, открыть по ходу дела пару-тройку неизвестных островов. Архипелаг Серпухина — звучит! А если пообещать Грозному осуществить давешнюю мечту — устроить его брак с английской королевой, то царя Ивана и не на такое еще можно сподвигнуть. Действительно, чего зря коптить небо в Кремле, когда открываются такие возможности…»
Дверь с треском распахнулась. Гремя подковами сапог, в светелку ввалились два здоровенных стрельца в кафтанах с закатанными по локоть рукавами. Ни слова не говоря, они скинули на пол перину и выдернули Серпухина, как репку, из постели. Ударили всего раз, коленом в живот, и начали заламывать руки.
— Вы что, мужики, белены объелись?.. — хрипел Мокей, делая слабые попытки выскользнуть из огромных лап. — Я ж царев ближний приятель! Вот скажу ему, он вас на кол…
Однако не подействовало.
— Ты лучше о своей заднице побеспокойся! — процедил один из стрельцов, легко отрывая Серпухина от пола.
Остальное происходило в молчании. Куда его волокли, Мокей не знал, но с легкостью догадывался. Мелькали стены бесконечных коридоров, мелькали в голове рваные мысли, никак не связанные с тем, что с ним происходило. Наконец, взвизгнули ржавые петли, и его, словно мешок с костями, швырнули на камни пола, после чего мир для Серпухина перестал существовать.
Очнулся Мокей от бьющего в нос тошнотворного запаха. Долго ничего не понимал, лишь тупо смотрел на огонь воткнутого в стену факела. С трудом встал на колени, огляделся по сторонам. Просторный застенок был пуст, если не считать стоявшей в углу дыбы, с которой на ремнях свисало безжизненное тело. Пахло жженым мясом и мочой и еще чем-то приторным, от чего к горлу подкатывала тошнота. Серпухин поднялся на ноги. Судя по протяжным стонам, человек был еще жив. Мокей подступил ближе:
— Шепетуха?!
Изуродованный до неузнаваемости подьячий с трудом поднял голову, произнес едва слышно сухими, с запекшейся кровью губами:
— А, это ты, Мокей! Пришла твоя очередь…
— Что ты здесь делаешь? — Серпухина колотила дрожь, вряд ли он понимал, о чем спрашивает.
— Сам не видишь, служу! Служивый на Руси завсегда должен быть готов повисеть на дыбе, такая у нас планида. Правда, и наградить могут лишь за то, что вовремя подвернулся под руку. А пытки, они входят в служебные обязанности, без них не узнать, какого человек о начальстве мнения…
Голова Шепетухи упала на грудь, он потерял сознание. Вцепившись ногтями в кожу ремней, Серпухин развязал узлы, хотел опустить тело бережно на пол, но оно, окровавленное, выскользнуло из рук и тяжело рухнуло на камни, издав при этом страшный екающий звук. Но подьячий был все еще жив, с трудом разлепил глаза:
— В службе на Руси смысл жизни… — прохрипел он. По телу несчастного пробежала судорога, лицо скривила гримаса боли. — А я ведь, Мокей, тебя оговорил… Сказал, шпион ты литовский, собирался с боярином Ксафоновым отравой государя извести…
— Но ведь это навет, Шепетуха, это же ложь!
— Ежели б тебя так пытали, ты бы тоже не смолчал… — жалко улыбнулся несчастный, словно этим подобием улыбки просил у Серпухина прощения. — Да и что есть ложь?.. А правда?.. Что царь скажет, то и истина, а другой правды на Руси нет… — Сделал движение осенить себя крестом, но не смог. — Окажи божескую милость: коли выживешь, не поскупись, поставь за упокой души моей свечечку…