Но вот чувство самосохранения, загрохотав ржавыми литаврами, вонзилось в сознание. Нельзя засыпать! Надо бороться со сном! Говорить, пускай даже и с самим собой...
Так это – я? Я всмотрелся в зеркало глубже, и по нему пробежала первая трещина, пересекая застывшее гипсовой, рассыпающейся неживой маской лицо. Засмердело мазутом.
Как это называется? Да – «слова»! Название для названий, порождающих себя сами. То, что я отчаянно пытался вспомнить.
Помню, что росла глубина замены? Подмены? ... Отрицания? ... Обмана! Обмана… если есть обман, то должно быть и нечто истинное. Нелепость! Где начинается одно, и где другое? Но одно происходит из другого. Предмет порождает своё отрицание… Значит был и предмет, если я не могу его найти. Нечто было утеряно, раз почти ничего нет.
Я ещё раз взглянул в отражение. Надо вспоминать. Терзая серебро, зеркало пересекла еще одна трещина: ещё немного, и я не увижу себя ни в чём! Глядишь, и меня так не станет. Торопись же!
Во рту ко привкусу мазута добавился кислый вкус окислившегося метала. Холод намертво сковал члены, неудержимо тянуло в сон. Вечный, а оттого неотвратно чудовищный.
И что же я отрицал?
Вот оно в чем дело! Число не воспринимающих нечто важное объектов и субъектов всё росло и росло. До тех пор, пока меня не поразила паническая атака, моё «я» тоже едва не исчезло, рассыпавшись на осколки. Но сейчас я – Олег, осознал наконец, что со мной произошло, что «я» есть, и почему «я» - есть. Что я ничего не стою без этого мира, памяти о предметах или без самих предметов – неважно.
Но я всё ещё не мог сообразить, где я нахожусь, даже с трудом смог вспомнить, что же такое – это самое «где».
Сказать, что я запутался – не сказать ничего. Я терялся в случайно возникающих и пропадающих загадках о том, в какой степени в «действительности» «существуют» те или иные предметы, окружающие меня, и, что ещё хуже, я не смог сразу вернуть всё «как было». Безумный хоровод – реального и нет, созданного воображением и им же отринутого, всё еще пытался разорвать моё сознание, спутывая несвязные мысли в многомерный клубок.
Я абстрагировался, хотя это и было небезопасно делать на самом краю неабстрактной до липкого ужаса бездны.
Если бы всё зависело только от меня – Олега, то что же тогда его как осознающую и себя, и мир личность породило? Пусть, бывало, и выдумывающего, как «всему» этому… или только его жалкой частичке выглядеть? Часть этого мира не должна была зависеть от меня или хотя бы не имела права делать это сепаратно.
Можно отказаться от идеи начала и конца, субъективно-объективных отношений, возвысившись до трансцендентного, принять непрерывность и взаимовлияние процессов созидания и восприятия реальности. Безразлично. И тогда некая, пускай и зыбкая граница будет формировать реальность. Она неизбежно будет порождаться, когда эти процессы столкнутся лбами.
Требовалось огромное усилие воли, чтобы сконцентрироваться на себе и произошедшем, и шаг за шагом распутать узел за узлом. Я собирал сам себя, двигаясь от воспоминания к воспоминанию – с трудом находя поблекшие и грубовато-схематичные, словно акварельные запылившиеся рисунки дошкольника, клочья детства. Может, этого мифического безмятежного времени никогда и не существовало, и сейчас я его попросту выдумываю ради того, чтобы заполнить голодную пустоту?
Пытаясь сориентироваться во всё множащихся измерениях, выискивая кусочки зеркал, в которых встречались хоть какие-то образы и отражения, я продолжал терять части своего единого сознания; это сковывало меня ледяным панцирем, лишая всяческого желания разобраться в том, действительно ли это мои собственные мысли. Требовалось постоянно бороться за каждую цельную и связную мысль, сражаясь со своим нежеланием напрягать смятенный разум. Пока я неистово барахтался в потоках слов и смыслов, память выдавала одновременно близкие и далекие картины; портреты и натюрморты, но всё же постепенно возвращалась к своей привычно-ущербной форме.
Вместе с ней и возвращалось «полноценное» понимание собственного существа, а следом и того мира, что его обычно окружало. Вцепившись в отражающее меня самого зеркало, как тонущий в размочаленные снасти разбитого штормом корабля, я сделал несколько нетвердых шагов, вспоминая, где же я находился до того, как обрубил якорный канат действительности.
Комната! Помещение с четырьмя стенами и потолком, припомнил я. А ещё в нём был пол! Это такие поверхности. Любопытно, зачем их делают? А, вспомнил! Поток составляющего меня знания обрушился на меня как из прорванной плотины: джедаи, Храм, угловатая Кореллия, спиральная Галактика, морозно-голодный Индар, шумный переполненный жизнью Корусант, мёртвый Коррибан, Земля. Убогая комната и убогие люди.