– Вы правы, – равнодушно кивнул Джек.
– Я обязана его поприветствовать. Извините!
Толстуха отчалила, и ее место заняла Надя. Она представилась художнику, он без особой радости ответил:
– Привет!
– Вы довольны? – спросила она.
– Доволен? Чем? – переспросил он.
– Вашей выставкой!
– Вы видели мою фотографию в каталоге?
– Да.
– Может быть, все же в «Санди таймс»?
– Нет.
– Слава Богу! Из-за этой проклятой заметки я лишился покоя.
– Я знаю.
– Я сожалею, что допустил это.
– Почему?
– Это неосмотрительный поступок, чреватый непредсказуемыми последствиями. Но чем я могу быть вам полезен? Только, пожалуйста, не задавайте мне дурацких вопросов о моих взглядах на творчество и не допытывайтесь, почему я рисую только маслом и где нахожу натурщиц. Если бы я мог объяснить то, что делаю, словами, я бы не рисовал.
– Я хотела поговорить с вами не об этом!
– Нет? Тогда о чем?
Надя смутилась: не могла же она признаться, что он ей понравился как мужчина!
– Я просто собиралась сказать, что ваши работы потрясли меня до глубины души, – выпалила она первое, что взбрело в голову.
– Значит, вы их видели не только в каталоге?
– Да!
– Сомневаюсь! Здесь их рассмотреть невозможно.
– Я сотрудница фирмы, которая содержит эту галерею, поэтому видела ваши картины на предварительном просмотре на прошлой неделе.
– В таком случае извините! – Художник смягчился и, улыбнувшись, добавил: – Не сердитесь, я ненавижу подобные сборища. Но согласитесь, что бывает дьявольски обидно, когда видишь, что фактически никому нет дела до твоих работ, на которые ты потратил три года жизни, пытаясь донести что-то до людей.
– Я внимательно рассмотрела ваши картины. Они мне понравились. Вы прекрасный художник.
Надя не кривила душой. Картины Гамильтона действительно отличались выразительностью и четкостью деталей. Он рисовал почти с фотографической точностью. Но при этом привносил в картину свое настроение, индивидуальное видение отображаемого мира, заставляя пытливого зрителя думать и сопереживать.
– Вы разбираетесь в живописи? Чего вы ждете от произведения искусства? – спросил он с оттенком недоверия, словно пытаясь убедить себя в том, что здесь его никто не способен понять.
– Я жду от живописи отклика на свои мироощущения и всегда чувствую, затрагивает картина мои потайные струны или нет, – не моргнув глазом ответила Надя.
– И мои картины действительно вас потрясли?
– Во всяком случае, две из них.
– В самом деле? И какие же именно?
– «Женщина в терракотовом платье» и «Мать и сын».
Джек Гамильтон посмотрел ей в глаза, улыбнулся и залился счастливым смехом, радуясь тому, что она успешно прошла проверку и отныне может рассчитывать на его уважение.
– Вы совершенно правы! Все остальные работы – мазня! Но эти две – настоящие шедевры! Я хотел бы вас угостить, – сказал он, парализуя ее взглядом.
– Спасибо, я не хочу.
– В таком случае, Надя…
Он не договорил, но она почувствовала, как замерло у нее сердце, наполнившись симпатией и влечением к этому необыкновенному мужчине. Ей стало пронзительно ясно, как нужно действовать, и она непринужденно спросила:
– Вы же не собираетесь со мной переспать?
Он снова обнажил ровные жемчужно-белые зубы и тихо сказал:
– Я бы с удовольствием!
Сердце Нади затрепетало, как птичка в клетке. Да что она себе позволяет? Что на нее сегодня нашло? Все это скверное влияние Анджелы: с кем поведешься, от того и наберешься! Но она ни о чем не жалела, почувствовав необыкновенную легкость, словно бы вдруг избавилась от тяжких оков.
– Может быть, улизнем отсюда? – предложил он заговорщицким тоном, озираясь по сторонам. – Нас никто не хватится.
– Разве вам не следует оставаться в зале до закрытия? – спросила она, обескураженная столь стремительным разворотом событий.
– Не думаю. Я исполнил свой долг, открыл выставку. Идем?
– Хорошо, пошли! – непринужденно ответила она.
Он мягко подхватил ее под локоть, и она вздрогнула, впервые ощутив прикосновение его сильных пальцев. Но еще больше потрясла ее мысль о том, что он уводит ее из шумного зала в укромное место, чтобы там овладеть ею. Художник вывел ее через служебный вход на улицу, и спустя десять минут, воспользовавшись такси, они очутились у дома на Фулем-роуд. Джек Гамильтон провел ее по каменной лестнице на верхний этаж и, отперев дверь, сказал:
– Добро пожаловать в мою мастерскую!
Надя вошла в просторное помещение с большими окнами на потолке и огляделась. Вдоль стены стояло кухонное оборудование, в дальнем конце студии имелся альков с двуспальной кроватью.
– Хотите чего-нибудь выпить? Кофе? Чай? – спросил Джек.
– Спасибо, нет, – ответила Надя, стараясь не думать о том, что должно сейчас произойти.
– И часто вы такое практикуете? – спросил он.
– Что именно?
– Прыгаете в постель к незнакомым мужчинам!
– Раньше ничего подобного со мной не случалось, – искренне ответила Надя.
– Что же вас смущало?
– У меня не возникало такого желания.
– Я польщен. Но почему ваш выбор пал именно на меня?
Он подошел к большому раздолбанному дивану, стоявшему у другой стены, и, плюхнувшись на него, взмахом руки предложил Наде последовать его примеру. Вопреки широко распространенному мнению, что в мастерских художников царят хаос и кавардак, студия Гамильтона была чисто прибрана и приятно удивляла наведенным в ней порядком. Все было на своих местах: холсты натянуты на подрамники и аккуратно сложены в стопку, книги расставлены на полках, стеллажи вытерты от пыли, на дощатом полу постелены яркие коврики, готовые картины развешаны в рамах на стенах.
– Я передумала, – садясь на диван, заявила Надя.
– Относительно чего, позвольте узнать?
– Мне хочется вина!
Джек пружинисто вскочил и, подойдя к буфету, спросил:
– Белого или красного?
– Красного, пожалуйста!
Он достал из буфета бутылку и чистые бокалы.
– Вы очень привлекательный мужчина, – сказала Надя. – И вы это знаете. Почему же в таком случае женщине, которой вы понравились, не вести себя так, как поступил бы в такой ситуации мужчина?! – риторически воскликнула она, стараясь убедить себя в разумности своего довода.
– Не вижу причин для самоограничения, – ответил Джек.
– В таком случае давайте выпьем за нас! – сказала Надя, поднимая бокал.
Они чокнулись. Надя боролась с желанием вскочить и стремительно убежать. Но зад ее врос в диван, а ноги стали как ватные. Отхлебнув из бокала, она потупила глаза, опасаясь, что не выдержит и предложит ему поскорее затащить ее в постель.
Джек выпил вина и сказал:
– Пожалуй, бутылочку мы прихватим с собой в альков.
– Отличная мысль, – сказала она, стараясь не выдать своего волнения, и встала.
Джек сопроводил ее до алькова, поставил бокалы и бутылку на столик у изголовья кровати и повернул выключатель на стене: окна на потолке закрылись выдвижными ставнями. Он включил ночники и без всякого смущения начал расстегивать пуговицы на рубашке, обнажая широкую мускулистую грудь, поросшую густыми черными волосами, и сильные руки, кисти которых были покрыты пучками волос и голубыми венами. Руки у Джека были холеные и чистые, как у врача, живот плоский, с рельефными мышцами. Теперь она поняла, почему Анджелу так впечатлила его фотография.
Гамильтон скинул туфли, снял носки, расстегнул молнию на брюках и, не глядя в сторону Нади, стянул их вместе с белыми спортивными трусами. Ноги его были столь же прекрасно развиты, как и торс, а бедра покрыты мягкими темными волосами, менее густыми, чем те, что росли на груди.
Обрезанный пенис начал увеличиваться, покачивая лиловой головкой, гладкой, словно бильярдный шар. Мошонка тяжело свисала у него между ног.
Надя села на кровать, опасаясь упасть, и судорожно вздохнула.