Ирма была слишком молода, чтобы помнить эти события, но она тоже читала историю или, во всяком случае, слушала ее в гостиной. Ланни, возможно, ответил бы, что идеалист-шотландец ушел в отставку, потому что он стоял за левых, тогда как граф Уикторп стоял за правых, а это имело большое различие в политическом мире. Но роль Ланни была не в том, чтобы предлагать подобные идеи. Вместо этого он заметил: — «Я обдумаю всё то, что вы мне сказали».
— Я не думаю, что это будет иметь большое значение. Есть и другие, кто разделяют мою точку зрения, хотя они и не чувствуют себя свободными в этом отношении. Они будут информировать меня.
— Что Джеральд думает об этом? Это был Джеральд Олбани, коллега в министерстве иностранных дел, которого Ланни часто встречал в Уикторпе и Лондоне.
— Он согласен с тем, что для меня все в порядке, но по разным причинам он не хочет присоединяться ко мне. Я, как вы знаете, в своеобразном положении, из-за моего ранга. У меня не было никакой необходимости становиться государственным служащим.
Ланни заявил: «Я всегда ценил твою преданность общественному благосостоянию. Собираешься ли сделать личную проблему из своей отставки?»
— Ирма и я согласны с тем, что сейчас не время для этого. Моя отставка будет говорить сама за себя. Я приеду сюда и скоро стану деревенским сквайром. Британии понадобится еда, а не оружие.
«Но ты не откажешься от своей деятельности ради мира!» — с тревогой воскликнул Ланни.
— Мы сделаем все возможное, чтобы помочь понять ситуацию и противостоять интригам диких людей. Мы рассчитываем, что ты будешь приносить нам новости из Америки и с континента, если сможешь путешествовать там.»
Жена встала с беспокойством: «Как ты думаешь, это мудрое решение, Ланни?»
— В целом, я считаю, что да. В конце концов, работа в министерстве иностранных дел является рутинной, и есть много людей, которые могут ее выполнять. Это унизительная работа для человека статуса и способности Седди. Я слышал, что так говорят его друзья, которых я знаю в течение долгого времени. Его слова и пример, как члена Палаты лордов, будут считаться больше, чем он понимает. Он может быть человеком, который назовет премьер-министра и определит политику правительства.
На самом деле было стыдно играть с Ирмой таким образом. Ланни знала ее так хорошо, это было похоже на соблазн ребенка конфетами. С самого раннего детства ее учили, что она была человеком огромной важности из-за состояния Дж. Парамаунта Барнса, магната коммунальных служб, который убил себя, наживая его. Ланни сомневался, что Ирма до своего замужества с Ланни Бэддом когда-либо слышала о том, что ее деньги не делают ее привилегированной персоной. А теперь видение себя женой человека, который действительно доминировал над правительством Британской империи. Ну, это заметно расширило ее, и это было не так хорошо, потому что материнство и хорошая жизнь уже поработали с ней, и она беспокоилась об embonpoint, точно так же, как Бьюти Бэдд, и жила на диете из баранины и салатов, которые, как предполагалось, способствовали похудению.
X
Недалеко отсюда находилось поместье Розмэри, графини Сэндхейвен, старой зазнобы Ланни. Она была на год старше его, все еще цветущая, и привлекательная, с нежными правильными чертами лица и двумя большими косами из соломенных волос, которые она отказалась отрезать, несмотря на моду. Ее муж был на дипломатической службе и сейчас в Бразилии. Он дал слово не попадать ни в какие скандалы, но он никогда не обещал жить в пределах своего дохода. Усадьба Сэндхейвен была в долгу, и в любое время, когда Ланни приезжал в Англию, ему нужно было только позвонить Розмэри, попроситься к ней на чай и прогуляться в длинной галерее, где весели изображения предков ее мужа и их леди. Он мог заметить: «Я думаю, что я мог бы заинтересовать кого-то в этой работе Ромни». Розмэри отвечала: «Что, по-твоему, это принесет?» И они будут проходить обычную процедуру отказа от установления цен. Она будет говорить, какая досада, ведь ей больше не с кем посоветоваться и почему он не мог быть покладистым?
Чтобы это закончить, он скажет: «Хорошо, если бы это было мое, я бы подумал, что пять тысяч фунтов были бы хорошей ценой». Она ответит: «Хорошо, если ты сможешь это получить, я сообщу Берти». Ланни отправлял телеграммы, и через несколько дней у него бывали деньги. Розмэри запрашивала своего мужа, и он разрешал продажу. Ланни получал десять процентов от своего клиента, а Розмэри брала десять процентов от того, что получал Берти. И, кроме того, он соглашался использовать часть средств, чтобы расплатиться с этим и тем кредитором, которые ее беспокоили. Половина британской аристократии была в долгу, Ланни судил по их разговорам.
Такая сделка с картинкой означала, что Ланни нанесёт по крайней мере два визита в поместье Сэндхейвен и выпьет две чашки горячего чая за визит и съест такое же количество печенья. Также ему придётся сидеть и смотреть на очень симпатичную блондинку, которая в течение двух значительных периодов была его возлюбленной и учителем в искусстве любви. Она была продуктом феминистского движения девятнадцатилетних подростков. Она когда-то контрабандой втащила топор в Национальную галерею, чтобы более взрослая женщина смогла разбить картину за права голоса женщин. Она научилась отстаивать свое право делать все, что делали мужчины, и немного больше. И она, и ее муж наслаждались привилегией брать любовь, где они ее находили. И Розмэри никогда не находила её больше ни с кем, кроме как с внуком президента Оружейных заводов Бэдд.
Она была совершенно откровенной. У нее было столько права сделать предложение, какое было у мужчины, и она никогда не переставала говорить об этих вещах, спрашивая о любовной жизни Ланни и почему они не могли бы быть счастливы сейчас, как они были в подростковом возрасте и снова в их двадцатые годы. Ланни решил, что ему нужна эксклюзивная любовь, если таковая имеется, но он не мог сказать это Розмэри, не показавшись педантом, и, кстати, не ущемив чувства хорошего друга. Не помогло бы сказать, что он любит какую-то другую женщину, потому что Розмэри не увидела бы, почему это должно иметь какое-то значение. Как справиться с этой ситуацией было проблемой, и Ланни укрылся в идее быть странным человеком, который так сильно пострадал от любви, что поклялся завязать с этим до конца своих дней.
Он отвлек разговор на двух сыновей Розмэри, которые оба были в армии, один в немецком плену, а другой вырвался с пляжей Дюнкерка. Ланни ничего не рассказывал об этом, но он подумал: «Возможно, молодой Берти был одним из тех людей, которых он и Рик помогли выудить из воды». Их было так много, и работа по их доставке на корабли продолжалась как ночью, так и днем. Многие из них были слишком истощены, чтобы говорить, и Ланни не видел их лиц или даже их униформы. Это было тяжелое испытание, которое он когда-либо претерпел, но теперь, оглядываясь на это, он чувствовал себя гордым.
XI
Место на одном из Клипперов, пересекающих Атлантический океан, нельзя было получить ни за какие деньги, только по протекции, и для этого нужно быть очень важным. Но такими могли быть лишь немногие. Например, человек, который делал самолеты, чтобы помочь в спасении Британии. И когда такой человек сказал, что его сын приносит ему данные, которые могут улучшить самолет, власти должны были его выслушать. Лондонский адвокат Робби, мистер Стаффорт, сказал, что он устроит его как можно скорее. И, видимо, он знал пути, а через два дня лаконичный джентльмен позвонил, чтобы сообщить, что место будет в следующую пятницу.
Также пришел звонок от Рика, говоривший: «Наш друг придёт в четверг днем». Поэтому Ланни попрощался с семьей в Уикторпе и прибыл в огромный беспорядочно застроенный город под серебристыми воздушными аэростатами. Он всегда селился в отеле Дорчестер. Потому что там в супер-роскошной гостиной он мог найти тех людей, чья беседа была нужна для агента президента. Рик называл их «людьми с мюнхенскими лицами». И, конечно же, Ланни мог бы найти за час дюжину, которые сказали бы, что мы уже проиграли войну и зачем из этого так много волноваться? Люди, которым война означала ничего, кроме личных неудобств!