— Тебе это действительно интересно?
— Herrgott! Ты забыл, что я должен быть Kunstsachverstandiger?
— Хорошо, ты будешь моим советником. Естественно, там будет много мусора, я был слишком занят, чтобы всё просмотреть. Я просто сказал: 'Брать всё, позже разберёмся'. Ты уберёшь всё второстепенное, и у нас будет только самое лучшее.
— Я помогаю сделать такую коллекцию для американского миллионера, но, конечно, не в таком масштабе.
— Во всем мире не будет ничего подобного. Люди будут помнить коллекцию произведений Германа Геринга, когда они забудут, кто построил Люфтваффе.
— Я не думаю, что англичане и французы забудут об этом, Герман.
«Еще один кусок пирога», — сказал Der Dicke. — «Тебе нравится это Chateau-Chalon? Я получил его из подвалов герцога Монталамбера. Пятидесятилетней выдержки».
— Ты боишься сказать мне, где ты это хранишь, Герман? Так они пикировались. Но по-американски, а не по-прусски. Рейхсмаршал и Рейхсминистр не мог вести себя так ни с одним из своих подчиненных, поэтому он скучал и поэтому он любил этого гостя из-за океана. Из сумасшедшей страны, полной эксцентричности, забавной на киноэкране и в эфире, но теперь становящейся опасной. Ей нужно преподать урок Machtpolitik.
Была ли у него такая мысль? Тень прошла через его широкое толстое лицо, и он потянулся за маленькой бутылкой белых таблеток, которые держал в кармане. Возможно, это был какой-то безобидный препарат, скажем, бикарбонат соды для его отрыжки. Но в его действии было что-то скрытное, и Ланни быстро взглянул на свой стакан белого вина. Он знал, что после Первой мировой войны беглый капитан Геринг в Швеции стал наркоманом. Случай был серьезным, и его положили в клинику. Вероятно, что под напряжением разочарования и ожидания, он вернулся к своей привычке. Вот почему его жирные черты были бледными, а не розовыми, какими их помнил Ланни в Париже менее года назад? Гостю этого знать не полагалось, и он продолжил свой жизнерадостный разговор.
V
Ланни Бэдд опорожнил свой интеллектуальный кошелек. Он передал своему хозяину всю информацию, которую имел, и немного развлёк его. Теперь, после того, как столы были убраны, и они остались снова одни, настало время собрать все, что можно. Он предложил Рейхсмаршалу ту же линию разговора, которая так хорошо сработала с Куртом Мейснером и Рудольфом Гессом. Везде, где он путешествовал во Франции, Британии и Америке, его друзья умиротворители хотели знать, каковы были намерения фюрера, и в какой степени они могли рассчитывать на него в самой важной задаче по устранению красной угрозы. Искусствовед надеялся, что фюрер уделит ему немного времени, и он получит ответ на этот вопрос из первых рук не потому, что у него были какие-то сомнения относительно того, куда пойдут германские войска, когда они закончат на Балканах. А потому, что люди крупной промышленности, которые контролировали внешнюю политику англосаксонских земель, хотели, чтобы эта уверенность стала основой всего их планирования мира во всем мире.
«Когда фюрер расскажет тебе это», — сказал Der Dicke, — «то приходи и расскажи мне».
Ланни усмехнулся: «Ты пытаешься заставить меня поверить, что ты не знаешь, куда отправится Люфтваффе?»
— Честно, Ланни, фюрер хранит свои собственные планы, как и во время польского кризиса, а до этого и с Чехословакией. Это было неутешительно. Геринг был гораздо умнее, чем Гесс, и не собирался так быстро заглатывать приманку Ланни.
— Скажи мне, Герман, что я должен передать от тебя Уикторпу и его друзьям, Херсту и Генри Форду, который выступает против изготовления вооружения для англичан.
— Мое отношение не изменилось не на йоту, и я знаю, что я говорю тоже за фюрера. Эта война — величайшее бедствие, которое когда-либо происходило в цивилизации. Это самоубийство арийских народов, тех, кто был в состоянии взять под контроль мир и держать в порядке отсталые племена. Если бы я мог поговорить с ключевыми людьми из Британии и Америки, я бы опустился на колени и попросил их остановиться и пересмотреть, пока не стало слишком поздно.
— Это хорошая линия, lieber Freund, я обязательно процитирую это. Но, ты должен понять, что это говорит не Ланни Бэдд, это говорят люди, с которыми я встречусь. Они говорят: 'Теперь Германия имеет дело с большевиками'».
— Ни один человек в здравом уме не мог не понять, что это маневр, временная уловка. Запад вынудил нас к этому, франко-российский альянс и франко-британская миссия в Москве. Могли бы мы ждать, пока они соткут паутину вокруг нас? Другие народы могут расширяться, но никогда не Германия. Для нас — Einkreisung (изоляция)!
— Это старая история, Герман. Всё это было в газетах и в речах фюрера. Когда я отправляюсь в долгую поездку по Германии, трудный вопрос в военное время, это не для изучения истории. Мои друзья ожидают, что я принесу что-то новое, что соответствует ситуации на данный момент. Скажи мне, что ты хочешь от этих друзей?
— Я хочу, чтобы они слезли с наших плеч, пока мы делаем настоящую работу, которую должен делать каждый цивилизованный человек. Посмотри на меня. Я командую Люфтваффе, и когда я планирую защиту наших армий на востоке, я должен держать половину своих сил на западе. Я должен знать, что наши кровные братья, наши товарищи арийцы, отправляют свои самолеты, чтобы бомбить наши города и убивать наших гражданских рабочих, их женщин и детей. Это преступление, Ланни, чудовищно!
— Ты не должен мне говорить, Герман, я не могу спать по ночам, думая об этом. Вопрос в том, что делать?
— Ничто не может быть сделано, пока эти два бандита, Черчилль и Рузвельт, могут сидеть на телефоне каждую ночь и планировать новое уничтожение.
— Это элементарно, и я знаю сотни людей в двух странах, которые осознают это так же ясно, как и ты. Но проблема в том, с чего начать? Кто-то должен начать доверять другому. Когда вы двинетесь против России, наша сторона должна знать, и быть готовой прийти вам на помощь. Ты должен понимать, я не намекаю на информацию. Я знаю совершенно определенно, что вы собираетесь атаковать Россию не позднее июля. Проблема заключается в том, чтобы убедить людей за рубежом, что это не блеф, но что они действительно хотят получить то, чего так отчаянно хотят.
— Если бы я отвечал за нашу внешнюю политику, я бы сказал Британии и Америке: вы хотите, чтобы я таскал вам каштаны из огня, но я не обезьяна не для кого. Если вы хотите, чтобы эта работа была выполнена, приходите и помогите, вместо этого вы пытаетесь уничтожить меня.
— Ты имеешь в виду, оборонительную стратегию как на восток, так и на запад?
— Gerade das! (Именно так!) Мы завоевали империю, и кто может отнять ее у нас? Пусть Британия и Америка придут и попытаются!
— Но ты знаешь, что это не в характере фюрера и не его политика. Вермахт готовится победить Россию, и Люфтваффе должна делать то же самое.
— Хорошо, Ланни, если ты это знаешь, со мной все в порядке, но не проси меня об этом говорить. Спроси у фюрера, и если он скажет тебе, тогда ты действительно узнаешь.
— Я колеблюсь идти к нему из-за позиции моего отца, которую ему трудно понять. Не мог бы ты сказать ему, что у меня есть информация, которую ему стоит услышать? Помнишь, ты сделал это во время польского кризиса. Я не мог сделать то, на что мы надеялись, но это не повредило попытке.
— Как долго ты собираешься оставаться?
— Я к твоим услугам. В таком кризисе человек не думает о своих личных делах. Но в то же время, если у тебя есть какая-нибудь картина, от которой ты хочешь избавиться, я могу ее устроить. Государственный департамент ставит много препятствий на пути, но до сих пор влияние моего отца было в состоянии их преодолеть. Кстати, он попросил меня обязательно передать тебе его сердечные приветствия и его заверения в том, что он делает столько, сколько может любой простой бизнесмен.