— Он большой, совсем как его папа, — сказала Юдифь и засмеялась. Глаза ее закрылись, и она заснула.
— Она очень устала, — сказала повитуха. — Когда ребенок такой большой, роды бывают долгими, трудными. Но, думаю, с обоими все хорошо.
— Вы были таким же большим, когда родились, сеньор Исаак, — неожиданно сказала Наоми. — Но у вашей бедной матушки не было той силы и мужества, как у сеньоры Юдифи. Я была тогда маленькой, но вы были первым младенцем, которого я видела рождавшимся, и никогда этого не забуду.
На другой день после рождения ребенка весь дом был в смятении — как армия без командования, генерал которой стал беспомощным от боевых ран. Юдифь спала, время от времени просыпалась, брала на руки ребенка и спрашивала, все ли хорошо в доме. Когда ее уверяли, что да, засыпала снова. На другой день она начала набираться сил; и вскоре снова взяла в руки бразды правления.
— А что будем готовить к родинам? — спросила Юдифь у Ракели. — Чтобы отметить рождение сына, особенно такого крепкого и так похожего на отца, нужно приготовить что-то особенное. Где Наоми?
И вечером накануне обрезания и наречения ребенка дом был уже ярко освещен свечами и факелами, столы были уставлены блюдами деликатесов.
Ребенка, уже заметно подросшего за десять дней, завернутого в тонкое, превосходно выделанное белое льняное полотно, внесли под восклицания восхищения и поздравления друзей и соседей — в большинстве своем искренние. Возможно, кое-кто из присутствующих считал, что врач получил чрезмерную долю богатства и счастья, но было не время давать волю злобе. Это была минута, когда младенца требовалось окружить коллективным пожеланием всех ему счастья и защиты от дурных воздействий — в том числе от наводящего страх дурного глаза.
На стол поставили серебряную чашу с водой, туда посыпали золотого песка и мелкого жемчуга; потом с большой осторожностью, молитвами и пожеланиями счастья искупали в ней младенца. Его появление на свет — как и любого здорового ребенка в общине — было причиной искренней радости. Все в комнате, за исключением детей, помнили голодные и чумные годы, когда многие новорожденные умирали. И даже в последние год-два немало детей появлялось на свет со слабым плачем и умирало через несколько дней или недель после рождения.
— Интересно, как его назовут? — прошептала одна молодая женщина.
— Тише, — сказала ее мать. — Узнаем завтра. Сегодня говорить об этом нельзя.
— Я просто подумала, что имена странная штука, — угрюмо сказала молодая. — Похоже, кое-кому они приносят только несчастье. Взять хотя бы… Кто это? — внезапно спросила она.
— Ты о ком? — спросила ее мать, оборачиваясь. — Никогда его не видела, — сказала она, удивленно глядя. — Сеньора Юдифь не ожидала дальних родственников.
В дверях стоял молодой человек лет двадцати. У него было бледное, бесстрастное, почти печальное лицо, более подходящее для похорон, густые темно-каштановые волосы резко контрастировали с цветом лица и светло-карими глазами. Он оглядел комнату, словно высматривая кого-то знакомого, а потом робко улыбнулся. С этой улыбкой глаза его ожили, стали заметнее широкие скулы и крепкий подбородок без растительности.
Воцарившуюся тишину нарушил громкий плач проголодавшегося ребенка Юдифи.
— Прошу прощения, — сказал молодой человек. — Я явился без приглашения на празднование. Я искал сапожника Мордехая, и кто-то сказал мне, что найду его здесь. Я не знал…
Молодой человек смущенно умолк.
— Я Мордехай, — послышался голос позади него. — Зачем искать меня здесь, когда я присутствую на таком событии?
— Я только что приехал в город, — сказал молодой человек, словно это все объясняло. — Я сын Фанеты, вашей двоюродной сестры из Севильи.
В комнате не слышалось ни звука. Даже младенец Юдифи умолк, не закончив крика, словно тоже онемел от удивления.
— Сын Фанеты? — переспросил Мордехай. — Можно узнать твое имя?
— Лука, — ответил молодой человек. — Меня зовут Лука.
— Говоришь, ты сын Фанеты? — спросил Мордехай, пристально глядя на него. Все гости молча наблюдали за ними.
— Да, — ответил Лука. — Можно узнать, на какое торжество я ворвался так грубо, без приглашения?
— На родины. У соседа родился сын, — ответил Мордехай.
— Этот прелестный младенец? Сколько ему? — спросил Лука. — И как его имя?
Все притихли в недоумении.
— Говоришь, ты сын Фанеты? — сказал Мордехай. — Он в возрасте всех детей за день до получения имени. И ты не знаешь этого? Как тебя воспитывали?