— Минутку. Ракель, думаю, больше из его желудка ничего не сможем вывести. Дай ему четвертую часть новой смеси и не позволяй спать. Делай что угодно, чтобы он не заснул. — Повернулся к служанке: — Анна, какие дела? Что он был в состоянии делать?
— Не знаю, сеньор Исаак, мне пришлось тут же вернуться на кухню.
— А наутро?
— У него был хороший аппетит — он не постился, священник сказал, что не следует этого делать, пока не окрепнет, — но он сказал мне, что чувствует себя скованным. Что это его вина, так как накануне много работал, потому что хорошо себя чувствовал. Потом, когда я прибирала постели, так громко позвонил, что я прибежала. Он сидел в кабинете, облокотившись на стол, сказал, что не может двигаться из-за спазмов в спине и в ногах. Я позвала мальчика и кухарку, мы уложили его как можно мягче на кушетку, и мальчик пошел за вами, сеньор, но его не пустили в гетто, хоть он и сказал, как болен хозяин. Тогда мы вызвали другого травника, тот пришел и дал ему какую-то настойку, но она не помогла. Потом в воскресенье я услышала об этом травнике — и теперь жалею, что пошла на пасхальную мессу, а не осталась дома приглядывать за ним, тогда он бы не был в таком состоянии.
— Анна, мы не знаем этого, — сказал Исаак. — И даже будь это правдой, твоей вины здесь нет. Как чувствовал себя твой хозяин после настойки, которую дал ему травник?
— Боль и спазмы прошли, — сказала служанка, — хозяин пришел в хорошее настроение, хотя был все еще усталым и скованным после трех прошедших дней.
— Травник приходил снова?
— Каждый день, сеньор Исаак. Он любит посидеть, поболтать — может говорить часами, и хозяин находил его занятным. Проводил здесь много времени до вчерашнего дня, вчера не приходил совсем. Вечером пришел какой-то парень, спросил, продолжает ли у сеньора Нарсиса улучшаться самочувствие. Я сказала, что он плохо провел ночь, велела передать это травнику, он сказал, что передаст, но у него была новая микстура, травник сказал, чтобы хозяин принимал ее, когда будет нужно. Хозяин выпил немного вчера поздно вечером и сказал, что вкус у нее хуже, чем у старой, и лег в постель.
— Спасибо, Анна, — сказал Исаак, не убиравший руки с тела пациента во время этого рассказа. — Мышцы его опять сводит, — негромко произнес он.
— Папа, дать ему еще?
— Пока не надо. — Исаак повернулся и пошел к двери, дочь последовала за ним. Протянул руку, ощупал дверную коробку, потом взялся за ручку.
— Выйдем на минутку.
— В чем дело, папа? — спросила Ракель, когда они оказались в коридоре.
— Не хочу, чтобы он меня слышал. Понимаешь, что происходит, дорогая моя?
— Папа, это походит на твое описание смерти того человека в Круильесе. Я спала и не видела ее. Надо было бы послать кого-то разбудить меня. Тогда от меня было бы больше пользы, — произнесла она с горечью. — Лишь когда ты спросил Анну, что он ел, я поняла, что он отравлен.
— Если не давать ему больше ничего для снижения боли, то боюсь — почти уверен, что он умрет в жутких мучениях от спазм, которые уже начались.
— А если дать?
— В достаточном количестве лекарство остановит спазмы, и он может выжить, хотя почти наверняка умрет от избытка этого лекарства. Единственная надежда, притом очень слабая, что он крепкий человек. Но такие мучения ослабляют волю. Мы не сможем ничего сделать, если он потеряет волю и будет молить о смерти. Он близок к этому состоянию.
— Что нам следует делать?
— Не знаю, дитя мое. Я долгое время заботился о нем, и он превозмог очень многое. Я не могу намеренно вызвать его смерть.
— Разве нельзя давать ему крохотные количества, по капле этой разбавленной микстуры, чтобы несколько ослабить спазмы? Но не столько, чтобы у него остановилось дыхание. Тогда что бы ни случилось, мы для него что-то сделали, но не причинили вреда.
— Ракель, ты рассуждаешь, как философ. Но это единственный путь. Так и поступим. Будь очень осторожна, дорогая моя.
Первый утренний свет уже проникал в щели ставней, когда Исаак, ощупав снова крепко сжатые челюсти пациента и твердые от боли мышцы, обратился к служанке:
— Анна, пошли кого-нибудь за священником.
— О, нет, сеньор, — воскликнула та.
— Быстро, — сказал врач. — Ракель, дорогая моя, дай ему то, что осталось в чаше. У него ужасные боли.
— Папа, ты уверен?
— Знаю, — ответил он.
Исаак еще не ложился в постель, когда его ввели в кабинет епископа. Посреди завтрака, который не шел ему в горло, его подняли трое епископских стражников и нервозный посыльный и торопливо повели из-за стола, через гетто, мимо все еще протестующего привратника во дворец.