Шофёр расхаживал вокруг машины. Едва завидев шефа, он по-ребячьи подпрыгнул на месте и бросился запускать двигатель.
– Это хорошо, что вас отпустили… Куда едем? – спросил он.
– Где здесь поблизости часовая мастерская?
– У рынка есть. Там неплохой мастер. Я у него часы с кукушкой ладил.
– Значит, давай туда.
Машина закружила по узким переулочкам, не прошло и пяти минут, как она остановилась у здания с надписью «РЕМОНТ ЧАСОВ».
– Знаешь, ты, пожалуй, меня не жди. Здесь до дома рукой подать. А то я скоро забуду, как пешком ходить, – сказал шеф водителю и вошёл в дверь мастерской. Он остановился перед мутноватым оконцем, где сидел старый часовщик, похожий на сказочного архивариуса, достал карманные часы. Автоматически открыв их, отметил, что они опять остановились. Затем, его взгляд невольно упал на выгравированную фразу: «Любимому ученику от неугомонного профессора». Теперь уже всё кругом – лестница, люди, стоящие рядом, часы – всё подёрнулось влажным туманом. Он плакал и не знал, как остановиться.
Все молчали. В сторону Валентина Николаевича, который пребывал в задумчивости, никто не смотрел. Я аккуратно положил часы на стол, от этого касания они едва слышно звякнули, Валентин Николаевич вздрогнул и заговорил:
– Эти часы принадлежали моему отцу. Можешь открыть их. Там действительно есть надпись «Любимому ученику от неугомонного профессора». И даже то, что мы жили во времена моего детства в большой квартире, и я сломал руку, катаясь на велосипеде – всё правда. Не знаю, как мне относиться к тому, что было в твоём повествовании… Да и вообще, к тому, что я сегодня слышал. Профессора, о котором шла речь, репрессировали, а потом во времена Хрущёва, оправдали. Но насколько я знаю, отец у меня был человеком принципиальным… Говорят, он чудом уцелел в этой чистке.
– Вы простите, если вдруг я сказал что-то не то. Честное слово, мне ничего неизвестно ни о вашем отце, ни о том, чем он занимался, – неожиданно для себя сказал я.
– Что ты… Тебе ли извиняться? – Валентин Николаевич нелепо замахал руками, и голос у него сделался таким, словно он сейчас расплачется. – Я сам затеял этот эксперимент, вот и получил.
Гости прощались. Я стоял в глубине коридора, облокотившись на дверной косяк, и разглядывал их лица. Они стали другими. Но странное дело, в тот момент я не ощущал победного восторга, единственное состояние – жалость к несчастному психологу. Я словно очутился на его месте, словно не он, а я узнал нечто о моём отце и испытал боль, и свою и его – боль вперемешку со страхом.
– Ты устал? – спросила мама.
– Очень, – ответил я.
Единственное, чего я желал, это забраться под одеяло, и чтобы никто меня не трогал, не задавал вопросов.
Спать не хотелось. На потолок падали полоски света от окон соседнего дома. В открытую форточку струился ветер, а я вспоминал историю про девочку.
– Ты тоже птица, только не знаешь об этом…
Глава восьмая Чётки
– Хочешь, прогуляться со мной до музея? – спросил отец.
Я радостно закивал. Он не так часто брал меня с собой, и для меня это было почти праздником. Мы вышли на дома, миновали наш двор и когда оказались на проспекте, отец, потрепав меня по волосам, сказал:
– Вчера был трудный день. Ты меня удивил. И не только меня. Я договорился с Олегом Павловичем и Валентином Николаевичем, что мы не будем афишировать последние события. И ты тоже особенно ни с кем не откровенничай. Думаю, пока не выяснится, что это на самом деле, не стоит предавать огласке наши, назовём их так, эксперименты. Договорились?
– Договорились, – согласился я.
– Валентин Николаевич обещал поискать схожие случаи, – продолжал отец.
– Он не обиделся?
– Нет, что ты! В твоей истории столько попаданий в десятку, что случайными совпадениями их уже не назовёшь. Только не зазнавайся.
– Я не зазнаюсь. А что мы будем делать в музее? Сегодня же выходной.
– Это для посетителей выходной. Но мы ведь не просто посетители. И что-нибудь обязательно придумаем.
Отец, хотя и не являлся официальным сотрудником музея, но входил туда, как к себе домой. Здесь его всегда встречали с распростёртыми объятиями. Так было и на этот раз. Я успел уже было заскучать, как нас завели в хранилище, где содержались предметы, которые никогда не выставляли на всеобщее обозрение. Это были обломки посуды, домашняя утварь, полуистлевшие одежды, старые прялки, ткацкие станки и всё в таком роде. Я задавал вопросы, отец терпеливо отвечал: