Но так быть не должно. Это несет под собой огромную угрозу, внутренний деструктив, разрушение души и тела, обездушивание и обезличивание человека, его разложение.
Прежде всего, грех нужно увидеть, распознать и признаться самому себе в присутствии разрушающего фактора. Если человек кается в чем-либо, то он уже больше не имеет права повторять то, в чем нашел силы покаяться. Грех и всяческое проявление греха необходимо, в буквальном смысле, возненавидеть. Важно не оставаться во грехе.
Мысль об исповеди все чаще посещала меня. Каждый раз, приходя на службу, на протяжении почти полугода с того момента, как я впервые зашла в наш храм, я задумывалась о том, что и мне нужно обязательно исповедоваться. Только тогда я еще не была к этому готова.
Я наблюдала за тем, как люди исповедовались: за их состоянием во время подготовки к исповеди и за тем, как кардинально менялись их лица, их движения, речь после покаяния. Редко кто мог, исповедовавшись, остаться прежним: душевное состояние человека менялось, задавая направление изменениям внешним, физическим, явным.
Женщины, как молодые, так и старушки, после исповеди плакали навзрыд; они оплакивали свою жизнь, свои действия или же бездействия, сопутствовавшие грехопадению, безвыходность жизненных ситуаций, критичность и безысходность своих положений. Именно женская половина прихожан храма страдала ощутимо и, так уж получалось, напоказ. Женщин мне было жаль. Тушь скатывалась с их ресниц вместе со слезами, вырисовывая на их щеках причудливые узоры. Пульсирующие, трясущиеся, неподатливые, но в то же время такие красивые, изящные руки женщин пытались стереть с своих лиц образовавшийся грим, но это не всегда получалось удачно. Платок, косынка спадали, как правило, с головы, приходилось постоянно одергивать и натягивать снова и снова на непослушные, уже к тому времени окончательно растрепанные, волосы этот неотъемлемый атрибут гардероба православной женщины. Нечем было дышать, очень душно становилось в храме, даже в холодное время года. Не хватало свежего воздуха. Женщины осенью и зимой неловко расстегивали верхние пуговицы пальто, распахивали куртки, снимали шубы. Летом обмахивали себя тем, что было под рукой, и пили по глоткам прохладную святую воду. Все действия были сумбурными, неаккуратными. Но христианкам было абсолютно все равно, как они в тот момент выглядели. Они плакали так, что никого не замечали, никого не видели вокруг. Позже я не раз испытывала то же самое.
Мужчины более сдержанно выражали свои эмоции: как правило, смотрели в пол, глаз не поднимали, держали руки на уровне груди, пальцы обеих рук были плотно сжаты в кулаки или скрещены между собой, губы поджаты, уголки рта опущены вниз. Душа их так же плакала, но и одновременно благодарила за возможность получения хоть какого-то исцеления и облегчения.
Каждому, кто приходил на исповедь, было стыдно. Было, что сказать священнику, в чем покаяться, о чем поговорить. Необъяснимо, каждый раз волнительно, на тонком духовном уровне, но физически ощутимо и результативно происходило общение с Богом посредством священнослужителя.
К тому времени, когда я осознала, что душа моя терзается и не может найти покоя, когда я решила для себя, что исповедь – единственный для меня выход, я уже совсем запуталась. Запуталась в своей жизни, в отношениях с мужчинами, запуталась сама в себе. Было по-настоящему сложно. По-взрослому сложно. Скверно.
Всё казалось странным: ситуации, люди, чувства. Хаос царил в моем сознании, в моей душе.
Обман. Самообман. В чем отличие? Обманывая кого-то, разве ты не обманываешь, в первую очередь, самого себя?
Мне казалось, что обманывают меня. На самом деле обманывала я.
Врать человеку, который тебе не безразличен, которого ты даже любишь, вообще возможно? Я была уверена, что нет, это невозможно, безобразно и безжалостно. Как оказалось, в жизни случается всякое.
Тогда я много врала. Не сочиняла, не придумывала, а именно врала и изворачивалась, как только могла, лишь бы оказаться правой, лишь бы не открылась правда.
Я была увлечена своим враньем. Мне пришлось выйти за рамки дозволенного. Безусловно, я понимала, что вести себя так недопустимо, но обстоятельства складывались таким образом, что вранье стало необходимостью.
Я осознанно и нагло врала. Это превратилось уже в ежедневную потребность. Весь ужас заключался в том, что мне это нравилось.
Обманывала я обоих. Себя и его.
Я не в первый раз вводила в заблуждение мужчин. Кое-кто из моих подруг считал это нормой. Поддавшись, возможно, их, так или иначе, оказываемому влиянию, а, может, общество сейчас такое, не знаю, но я вдруг тоже стала считать ложь нормой.