Словом, всё так, да не так… Следы запутаны…
Интересно было всё покупать для нашей квартиры.
В первую очередь Володя заказал медную дощечку на входную дверь такой формы и содержания:
Стол и стулья для столовой купили в «Мосдреве», а шкафы пришлось заказать — те, что продавались, были велики. Рояль, чудесный кабинетный «Стенвей», продали — не помещался. Музыкант (не помню фамилию), которому мы его продали почти даром, так обрадовался и удивился и так боялся, как бы мы не раздумали, что в тот же день достал подводу и молниеносно увез его. Принцип оформления квартиры был тот же, что когда-то при первом издании «Облака», — ничего лишнего. Никаких красот — красного дерева, картин, украшений. Голые стены. Только над тахтами Владимира Владимировича и Осипа Максимовича — сарапи, привезенные из Мексики, а над моей — старинный коврик, вышитый шерстью и бисером, на охотничьи сюжеты, подаренный мне «для смеха» футуристом Маяковским еще в 1916 году. На полах цветастые украинские ковры да в комнате Владимира Владимировича — две мои фотографии, которые я подарила ему на рождение в Петрограде в год нашего знакомства.
Когда в 1928 году печатался первый том полного собрания сочинений Маяковского, Владимир Владимирович сказал мне: «Все, что я написал, — твое, я все посвящаю тебе. Можно?» И поставил на первом томе — Л.Ю.Б.
Начиная с «Облака», Маяковский в том или ином виде посвящал мне все свои стихи. Большие вещи — «Облако», «Флейту», «Человека», «Про это», «Мистерию». К «Войне и миру» написано специальное посвящение. Если нескладно было посвятить мне какое-нибудь стихотворение, он посвящал мне книгу, в которую оно потом входило. В сборнике «Простое, как мычание» стихотворение «Ко всему» он посвятил мне и все написанное до нашего с ним знакомства.
Когда он выпустил «150 000 000» без фамилии автора и нельзя было громогласно посвятить поэму мне, он попросил типографию напечатать три экземпляра — себе, Осипу Максимовичу и мне — со своей фамилией и посвящением.
Он огорчился, что первыми были отпечатаны не эти экземпляры, заставил заведующего типографией написать объяснение, заверенное печатью типографии, вклеил его в первый полученный экземпляр и подарил его мне. На форзаце он поставил № 1 и сделал надпись: «Дорогому Лиленку сия книга и весь я посвящаемся».
Вот текст объяснения:
«Т-щу. Ю. Брик
Авторский экземпляр „150 000 000“ с пометкой ЛЮБ должен быть напечатан первым, но ввиду типографских задержек, т. к. требовался специальный набор, будет напечатан по выходе в свет общих экземпляров.
Инструктор Гос. Изо Н. Корсунский».Поэма «Война и мир» писалась у меня на глазах. Если, как думают, Горький и сыграл какую-то роль в создании этой поэмы, то только в той степени влияя на Маяковского, в какой он влиял тогда на большинство прогрессивных русских писателей.
Бывал у нас Горький редко, и тогда мы разговаривали мало, а больше играли с ним в карточную игру «тетка».
Восторженная реакция Горького на стихи Маяковского — особенно восторженная на «Флейту» — была, конечно, приятна Маяковскому. Но отношения Горького с Маяковским никогда не были так приторно-идилличны, как это пытаются изобразить сегодня. Неверно представлять их как евангельские отношения учителя и ученика. Никогда не были они тесно связаны друг с другом, никогда Маяковский не принадлежал к его окружению.
Литературная судьба и произведения Горького увлекали его в ранней молодости. То, что писал Горький, было тогда ново, революционно. Но шел Маяковский не от футуризма к Горькому, как утверждают некоторые, а от Горького к футуризму.
Когда была написана «Война и мир», мы втроем — Владимир Владимирович, Осип Максимович и я — пошли к Матюшину. Он просил Владимира Владимировича прочесть ему новую поэму. Но Матюшин не дал ему дочитать ее до конца. Нам пришлось присутствовать при форменной истерике — Матюшин почти выгнал нас из дому, кричал, что какое же это, к черту, искусство и что поэма эта — «леонидандреевщина».
Осип Максимович с пеной у рта спорил с ним, но не переспорил.
Я многое пропускаю в этих записках. Главным образом то, о чем уже вспоминали другие — в стихах, в прозе. Часто, правда, меряя Маяковского на свой аршин. Но здесь, мне кажется, не место опровергать их.