Я не птичка — мне улетать некуда. Так чего ж эти… хомнутые сапиенсом — время тратят?!
Грустное и грязное занятие. К редким багряным пятнам рябины в лесу добавляются лужи и дорожки тёмно-красной, почти чёрной, человеческой крови. На мокрой и, одновременно, уже высохшей короткой траве. Скотину здесь пасли. Теперь вот головы рядком лежат. Лицами к своим односельчанам.
— Тащите пленных, бревно. И Ноготка позовите.
— Э… Ваня… ты чего?! Они ж денег стоят!
— Есть множество вещей, друг мой Николаша, которые стоят дороже денег. Самород, спроси у бедолаг — есть кто здешний?
Отозвавшегося мужичка, раздетого до подштанников, битого, с залитыми кровью лицом и плечом, вытащили, бросили головой на бревно. Ноготок внимательно осмотрел свою секиру — он ею сегодня не худо поработал, недовольно хмыкнул, глядя на лезвие… На частоколе снова завизжали сильнее, прыснули стрелами — снова недолёт.
— Господине, может их малость… по-сшибать?
— Не надо, Любим. Только если в атаку полезут.
Ноготок встал сбоку, расставил ноги по-удобнее.
Сейчас он… и отрубленная голова полетит вперёд, в сторону частокола. Как летела в меня отрубленная голова на льду Волчанки. Как давно это было… А теперь… Теперь я «по эту сторону топора». Прогресс. Пять лет жизни и «пульт управления» кровавыми «шутихами» уже у меня в руках… Очередная декапитация… Может, лучше было сдохнуть прямо там? Не начиная всего этого… попадизма.
— Господине, погоди — они будут говорить. Они готовы дать выкуп.
— Зачем? Зачем мне выкуп? Переведи: они выходят. Я их отпускаю. Всё их имение — моё. Их земля — моя. Они уходят мирно, и никогда не будут враждовать со мной.
— Э… А полон? Ну, эти.
— «Эти» пошли воевать против меня. Они виноваты. Они будут работать. Шесть лет. Те, кто убежал с поля — тоже.
За частоколами снова начался общий крик, мужичок с бревна, вывернув вверх голову, что-то истошно вопил по-эрзянски. Среди пленников началась возня, один из них, сумев как-то освободиться от ременных пут, вскочил на ноги, шарахнулся от мечника-охранника, кинулся в лес…
И нарвался на Салмана. Точнее — на его палаш…
Грязищи-то сколько… брызги во все стороны…
— Голову откатите в общий ряд. И ухо отрезать не забудьте.
За одним из частоколов крик вдруг усилился, ряд торчащих поверху голов пропал. Потом появилась женская голова в конусообразном колпаке с загнутым верхом. Как бы не красного кашемира.
— Эй, русский. Я говорить буду. Я — Русава. Вдова… да, вдова нашего кудатя. Он… вон его голова. Возле твоих ног. У нас нет воинов, у нас нет мужчин. Женщины решили: мы выходим. Поклянись верой христовой и душой бессмертной, что не сотворишь нам зла.
Э-эх, женщина… Ну разве можно заключать так соглашения с «экспертом по сложным системам»?
Поклясться «верой христовой»… Да хоть какой! — Я не верю в бога.
Бессмертной душой? — А она есть?
«Не сотворишь зла» — А ты знаешь что такое «зло»? И не будешь ли ты сама просить о сотворении одного «зла» во избежание другого, большего?
— Врёт, точно врёт! Сучка, подстилка поганская!
— Самород, чего ругаешься?
— А ты не понял? «Русава» — означает «русская женщина». Говорит по нашему чисто. Значит — не дитём сюда попала. Жила с этим… кудатей. Ублажала его, падла курвёная…
— Мало ли какие бывают обстоятельства…
— Ага. Только моя своего гада — зарезала. Её живьём в землю… А эта…
Надо, всё-таки, с Самородом по душам поговорить. Какая-то у него непростая история. Впрочем, в пограничье — «простых» историй не бывает.
— А чего у соседей так орут? Будто мы их уже режем?
— Озлились, что бабы решают. Не по обычаю.
Ну, типа «да». Матриархат, матрилокальность в здешних народах — относительно недавнее явление. Выкорчёвывалось… болезненно. Следы этой «войны родственников» видны в фольке и 21 веке.
В русском языковом обороте можно услышать: «У, змеища!», «Твоя змея дома?». Здесь змея — семиголовая: