— Хочешь, я перепишу в библиотеке книгу на тебя? — с готовностью предложил Александр. — Советую…
— Хорошо, потом… Скажи мне: у тебя есть девушка? Ты встречаешься с кем-нибудь? — спросила она, даже не утишив голоса.
Она словно бы догадалась о том, что и для самого Александра было пока не вполне ясно. И это неясное в нем прояснилось в разговоре и для него самого.
— При чем тут… — начал он и замолк.
— Ты встречаешься с кем-нибудь?.. с хорошей девушкой? — она спрашивала, как спрашивают: «Ты не проголодался?» или «Тебе не холодно?»
Александра подмывало ответить: «Да, встречаюсь с замечательной девушкой». Но как-то получилось что у него само собой выскочило:
— Нет… А тебе-то что?
— Ничего… Но я так и знала, что нет… — сказала Лариса.
Они вышли на пустырь, тут были свалены металлические, тронутые ржавчиной трубы, стояли вразброс деревянные ящики с жирными черными клеймами, оплетенные железными полосками, — вероятно, предполагалось какое-то строительство. Ветерок, усилившийся на открытом пространстве, гнал мусор, обрывки бумаги, завивал пылевые воронки.
— Мы будем скоро обсуждать Никифорова, — Хлебников попытался вернуться к практической теме их похода. — И ты можешь высказать свое мнение… Но я буду возражать, предупреждаю тебя заранее. Мы сами во многом виноваты в этом вопросе.
— Ну-ну, старайтесь, агитируйте Никифорова… Занятный ты человечек, Саша! — сказала Лариса. — Ты из породы святых.
— Кто? Я? — Казалось, она взялась сегодня непрерывно изумлять его. — Хорош святой! Да мне первому на том свете в огне гореть!
Лариса отрицательно повертела головой, длинные волосы ее заметались.
— Ты святой пока еще… А я вот — грешница… Я пишу стихи, но это не утешает — стихи слабенькие. Я грешница, грешница! — она как будто убеждала самое себя. — И мне нечего здесь делать…
— Где здесь? — Александр прямо-таки испугался.
— Здесь, — она покивала, оглядываясь вокруг.
Вдалеке были видны кирпичные строения, они пунцово рдели в огне заката. Пересекая пустырь, несся под ветром газетный лист и то складывался, то раскрывался, вздуваясь парусом. Тонкая, высокая труба на растяжках стояла среди пылавших зданий, как мачта корабля, выброшенного на берег.
— Я… ты не подумай, я не набиваю себе цену, — проговорила Лариса негромко, с неожиданной для нее интонацией, будто неуверенно, затрудняясь. — Я хотела бы умереть, как умирали в восемнадцатом, веря, что завтра уже наступит коммунизм…
— А сейчас ты не веришь?
Лариса, подумав, ответила:
— Почему? Верю.
— Что же ты?.. — он не закончил.
— Тогда я бы верила, что коммунизм наступит сразу. На другой день после нашей победы… У Тихонова есть чудные стихи: «Нам снилось, если сто лет прожить, того не увидят глаза. Но об этом нельзя ни песен сложить, ни просто так рассказать».
Лариса читала, не меняя голоса, будто разговаривала. Видно, она и думала, и чувствовала стихами, как полагалось поэтам.
— А я знаю, откуда это, — сказал Хлебников. — Из «Перекопа».
Она кивнула.
— Точно. Это были сны на другой день после победы.
— Правильно… И тебе надо знать: исторический день может быть равен веку, — сказал Александр.
Он нашел, показалось ему, хороший ответ.
— Я же сказала, что ты умник… Ах, какой умник! — теперь в голосе Ларисы звучала явная насмешка.
Невесть откуда ударил порыв ветра, и по пустырю мелко затрепетала, зарябила молоденькая травка. Взмыл в воздух измятый газетный лист и полетел, кружась и перевертываясь, как подшибленная птица.
Лариса, идя навстречу ветру, убыстрила шаг, слегка клонясь вперед; Александр немного отстал. Вдруг она остановилась, круто обернулась, и он чуть не налетел на нее.
— Послушай, умник! — сказала она. — А что ты хотел бы для себя?
— Для себя? — повторил он, не сразу поняв.
— Ты все-таки порядочный попугай. Да, лично для соя? Чего ты хочешь? — сказала она с ударением на «ты».
— Наверно, того же, что и для всех…
— Ну, это ясно… А — для себя, для себя одного?..
«В самом деле: чего — для себя? — мысленно спросил Александр. — Работать по высшему разряду? Хочу, конечно. Стать знаменитым, стать директором, министром? Не против, конечно. Заиметь свою семью с такой вот, как эта Лариска, женой, с детишками? — Он засмеялся про себя. — И чтоб они звали меня «папочкой»… Умора! А ведь — маловато, — Александр удивился. — Что же еще?..» Он все молчал, раздумывая.