— Значит, мало говорили, плохо внушали, — сказал Хлебников, — Есть у нас еще шаблоны в подходе к человеку. А люди-то разные… И чего мы спешим отделаться от Никифорова?
Такая в тоне его звучала убежденность в существовании неких слов, способных переделывать людей, что с ним не стали спорить. Было решено ему же поручить еще раз попытаться воздействовать на Никифорова.
За проходной Хлебникова, задержавшегося у секретаря, поджидала Лариса, хотя они не договаривались. Она первая к нему подошла и без улыбки, не спрашивая, а утверждая сказала:
— Нам с тобой по дороге.
— Давай… — не скрыв удивления, впрочем повеселев, отозвался он.
Лариса скучала, и это было не чем-то кратковременным, быстро проходящим, она скучала давно и стойко. Даже собственные стихи, писавшиеся, кстати сказать, необыкновенно легко и, что случается довольно редко, быстро ею забывавшиеся, не заполняли полностью ее жизненного интереса — они были как бы ее дневником. Третий год она работала на заводе, работала хорошо, потому что вообще была талантлива, ловка, крепка физически, сообразительна, но как бы вполсилы. И все ей мнилось, что ее жизнь — та, для которой она родилась, еще не начиналась. А ей уже минуло двадцать, было отчего впадать в беспокойное уныние.
— Пойдем ко мне, — также тоном, не терпящим возражений, сказала Лариса. — Я ушла из общежития, снимаю комнату. Сварю тебе кофе. Пошли!
— А как же ты только что — о своем угле?.. — Хлебников смотрел с любопытством.
Она не смутилась — слабая усмешка прошла по ее румяному лицу.
— Надоело… И это я дурная, что не ужилась, а девочки симпатичные, но только одно на уме — парни. И я им мешала. Ну, а потом… — она опять усмехнулась, — мне ведь надо писать. Так по крайней мере меня в редакции уверяли. Взяли у меня целую подборку, кучу денег отвалили. В другой редакции, в «Юности», тоже взяли.
— Писать тебе и вправду надо, — сказал Хлебников.
— Нет, не уверена. Пишу, пока пишется. А вообще — пустяки это. Так, приятное щекотание.
— Что пустяки?.. Стихи — щекотание? — Хлебников был обижен за стихи.
Лариса кивнула.
— Впечатления, переживания… А надо делать жизнь. Ну, и слишком это легко — стихи.
— Послушай, ты ведь рисуешься, — сказал Хлебников. — И разве стихи не помогают делать дело? Не воспитывают?
— Ты веришь? Действительно веришь, что хорошее стихотворение может ничтожного человечка превратить в стоящего? — спросила Лариса.
— Очень даже может, — сказал Хлебников.
— Почему же самые лучшие в мире стихи не превратили Дантеса, всю эту свору в порядочных людей?
Это имело свою логику, хотя и обескураживало, а вместе с тем занимало Хлебникова.
— Но ведь… — начал было он. Она, не дослушав, предложила:
— Давай возьмем такси, прокатимся.
Он вынужден был признаться:
— У меня до получки — пятерка, давай уж в метро, Ты где сейчас живешь?
— Я пока еще богатая… А вон ждет нас, на углу, — сказала Лариса.
В машину она села — Хлебников откинул перед ней дверцу — с таким видом, словно никогда не знала другого транспорта. Доехали они быстро, и, расплачиваясь с водителем, она небрежным жестом своих красивых пальцев с аккуратно обрезанными ногтями щедро оставила ему сдачу — что-то около двух рублей. Тот быстро отъехал, словно опасаясь, что эта чудна́я пассажирка спохватится.
— Сумасшедшая ты, — весело сказал Хлебников. — Очень скоро с такими замашками обанкротишься.
— А мне так нравится, — спокойно сказала она.
— Что нравится? Изображать из себя богачку? И за кого ты его принимаешь, этого таксиста?
— Ты сейчас мне скажешь, что чаевые унижают рабочего человека? — Она прошла в подъезд.
— Унижают, конечно, — догоняя ее, сказал он.
— Если б он был точно рабочий человек, он бы швырнул мне эти рублевки обратно, — не оборачиваясь ответила она.
— Зачем же ты тогда, если понимаешь?.. — сказал Хлебников.
— А я еще понимаю, что у него большой план, и большая семья, и дети в школу идут, и им надо покупать ботинки… «Горит у мальчишек обувь, как на огне», — изменив голос, но с тем же невозмутимым выражением повторила она чью-то материнскую жалобу.
Она опять противоречила себе, эта непостижимая Лариска.
Жила она не слишком далеко от завода, в старом, хотя и крепком еще, кирпичном доме, в коммунальной квартире. На лестнице пахло масляной краской — видимо, тут недавно был ремонт. Лариса провела Хлебникова на верхний, третий этаж и дважды условленно нажала на кнопку звонка. Они довольно долго ждали, пока не услышали щелканье в дверном замке.