— Я вам дам почитать что-нибудь… из старого моего, — сказал он просительно.
Мариам с удивлением заметила, что солидный «гость» волнуется — смотрит встревоженно. Все же она сказала:
— Не знаю, Николай Георгиевич! Эту неделю я страшно занята. Заходите.
И Уланову пришлось «заходить» еще не один раз, официантки приметили его и встречали с понимающей улыбкой. Странным образом унижение, которое он испытывал, усиливало в нем чувство крайней необходимости встречи с этой недоступной буфетчицей. Он принес ей одну из своих старых книг, лучшую, по его мнению.
Наконец Мариам, как бы сжалившись, согласилась на встречу.
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
Против ожидания, Уланову снова привелось встретиться со своим случайным ресторанным сотрапезником, Сашей Хлебниковым, незадолго до суда над ним.
Произошло это в клубе большого московского завода на собрании литературного кружка, куда, по просьбе комсомольцев, Уланов с особенным интересом приехал в качестве эксперта и советчика. Это была еще одна встреча с молодежью — встреча, которых ему недоставало. Староста кружка, местный стихотворец, он же секретарь заводской многотиражки, представил его кружковцам как члена правления Союза советских писателей, что, надо сказать, впечатления не произвело, — Уланову довольно вяло, вразброд похлопали. И, кланяясь и оглядывая собравшихся — совсем молодых ребят, и постарше, возможно, отцов семейств, пришедших кто в чем: в рабочей куртке, в заношенном свитере, в цветастой «гаванке», в «выходном» костюме и при галстуке, очень разноликих, — Уланов разглядел в дальнем углу взлохмаченную светло-шафрановую голову. Хлебников, встретив его взгляд, заулыбался, и он, как знакомому, кивнул. Другие кружковцы — их набралось человек около тридцати — рассматривали настоящего писателя кто со сдержанным любопытством, кто с полускрытым недоверием: послушаем, мол, что ты нам скажешь такое, чего мы сами не знаем. Единственная девушка, полнощекая и румяная, взирала непроницаемо-бесстрастно. А двое юношей, сидевших обособленно на диванчике у стены, беседовали вполголоса о чем-то своем, не принимая участия в церемонии знакомства. Словом, эту аудиторию требовалось еще, как говорится, завоевывать.
Молодежь преобладала здесь, что было естественно. Однако первым поднялся, чтобы прочитать рассказ, старик лет за шестьдесят. Был он весь прокуренный, от пожелтевших усов до коричневых ногтей на костистых пальцах, худощавый, будто высушенный в жарком воздухе своего горячего цеха, и с налитыми вечной слезой выцветшими глазами в красных, безресничных веках.
— Кораблев Тихон Минаевич, из литейного, — шепнул Уланову староста кружка. — Это, знаете, личность, увлекается философией, всех марксистов прочитал. Наш постоянный корреспондент. Пишет также стихи.
Для выступающих был поставлен отдельный маленький столик, на столике — канцелярский графин с водой и стакан. Тихон Минаевич долго с сосредоточенным видом устраивался, достал очки, протер их белым квадратиком аккуратно сложенного платка, полистал предварительно тощенькую рукопись, словно проверял, точно ли это та самая, что была нужна, покашлял… С верхнего этажа доносилась сюда негромкая музыка — там занимался хореографический кружок, повторялись одни и те же несколько тактов медленного вальса. И староста успел еще прошептать Уланову:
— Последний в династии, сына потерял на Дальнем Востоке. А дед и отец были «глухарями» — так тогда клепальщиков прозывали. Сам на двух войнах воевал, имеет солдатскую Славу…
Костистые руки старого литейщика подрагивали, и переворачиваемый лист рукописи трепетал в этих будто кованых пальцах, как под ветерком.
«Чего уж так волноваться? — подумал Уланов. — Или мое присутствие виновато?»
А читал Тихон Минаевич чересчур громко — привык, должно быть, к шуму в цехе, — запинался и то начинал торопиться, частить, то спохватывался и старательно выговаривал каждое слово.
Рассказ следовало отнести к жанру так называемой художественной фантастики, к литературе мечтателей. И авторское волнение шестидесятилетнего мечтателя могло даже растрогать. К огорчению Уланова, сюжет-рассказа был слишком незамысловат. Все происходило во сне одного из персонажей, летчика-космонавта, вернувшегося из очередного полета. Во сне его полет в космос продолжался и он открыл новую, еще не известную на Земле планету. Живые существа, обитавшие на ней, находились на высшей по сравнению с Землей ступени цивилизации, и летчик вкупе с двумя своими пассажирами-землянами получил возможность близко познакомиться с тем, что в будущем ожидало если не их самих, то их внуков.