Но кричать Уланову хотелось не о том — его мучило сознание своей нерешительности и несвободы. Да, несвободы! — точнее не скажешь… Женщина, сидевшая рядом, словно бы обладала тайной, дававшей ей странную власть, — тайной своей матово-смуглой кожи, своих выпуклых больших губ, своей веселости, своего акцента — все казалось у нее загадкой, даже эти тонкие, пусть загрубевшие пальцы в колечках с дешевыми камешками: одно с голубым, другое с красным… И, может быть, разгадав ее загадку, удалось бы освободиться от этого постоянного ощущения своего плена? Оно возникало у Уланова во всех случаях, когда ему мнилось, что он любил… Свою маленькую тайну имела и та далекая Маша — «незнакомка» в солдатской шинельке, в кирзовых сапогах, заляпанных грязью, и с трофейным браунингом на боку — девчонка, возвращавшаяся из госпиталя, встреченная на размытой осенними ливнями прифронтовой дороге. Она — сандружинница Маша — так навсегда и осталась неразгаданной в его памяти. И, видно, он не слишком любил свою жену, даже когда они только поженились: в этом милом создании, не лишенном и дарования, — она начинала работать в театре и в кино, — суматошливом, безалаберном и незлобивом, все было ему понятно. И, в сущности, ему не в чем было упрекнуть свою Оксану, кроме того, что он заскучал, старея с ней… Но какая чертова «загадка» была у этой буфетчицы, попивавшей кофе за одним столиком с ним?
Уланов нарочно грубо подумал сейчас о Мариам: она переспала, наверно, со многими молодыми официантами своего ресторана, с директором, с администраторами. Он видел, как шеф-повар в высоченном шутовском колпаке-по-свойски обнимал ее плечи, зайдя за буфетную стойку, — что уж тут за тайна?! А все же: «…И веют древними поверьями…» Уланов усмехнулся — ее трикотажная в обтяжку под жакеткой кофточка и безмятежно покоившаяся на столике «узкая рука» в плохоньких колечках… Быть может, только постоянная близость, возможность видеть эту женщину часто: ночью — спящей, утром — только что проснувшейся, в домашнем халатике, вечером, когда она, усталая, возвращается с работы, помогла бы разгадать ее тайну? А какой она бывает, когда любит сама и не стыдится любить?..
Но что он мог ей предложить, кроме этих коротких воровских встреч?! А через полчаса, ну, через сорок минут Мариам надо уходить. И когда еще они могли бы встретиться и где? А встретившись — на улице, в парке, в метро, — он опять будет, наверно, горячиться по поводу телевидения…
В бокале Мариам выдыхалось шампанское — светлые пузырьки всплывали с донышка и, достигнув поверхности, исчезали. Она молча слушала, вскидывая на распалившегося кавалера глаза, и улыбалась… Видимо, он не представлял для нее никакой загадки; Уланову было лишь неясно, что она думала о нем, может быть, скрытно потешалась?
И он вновь набросился на телевизионные передачи.
Они уже кончили обедать, и подошло время расставания. Уланов рассчитался с официантом, щедро дав «на чай»; тот пригласил их «наведываться» и смотрел при этом на Мариам; она, прощаясь, коснулась его ревматически искривленной, похожей на уродливую картофелину руки. А Уланов жалобно посмотрел на Мариам, не решаясь просить ее посидеть еще пять — десять минут. Она провела легонько салфеткой по губам и выпрямилась, собираясь вставать.
— Одна моя подружка, Валей ее зовут, — начала Мариам, — официантка из «Лиры», есть такое кафе в районе Пушкинской…
— Да, да, я бывал в «Лире», днем там вполне прилично, — ответил Уланов.
— Валя уехала в отпуск и оставила мне ключ от своей квартиры. У нее однокомнатная квартира. И, если вы не боитесь…
Мариам сказала это так же просто — чуть насмешливо, как она вообще сегодня разговаривала, не утишив голоса, и Уланов даже не уразумел сразу, что она ему предложила.
— А собственно… чего я должен бояться? — спросил он.
— Ну, не знаю… Вы человек женатый, известный…
— Боже мой! — воскликнул он — Вы… вы прелесть! И ваша Валя… Как это удачно! Ну, гениально!
В это первое мгновение он был в большей мере ошеломлен. А в глазах Мариам промелькнуло выражение снисходительной ласковости. И Уланову пришло в голову, что в ее взгляде есть что-то материнское — она была сейчас сильнее его и смелее.