Хлебников подождал и наклонился к ней.
— Тебе нездоровится, устала, — не спрашивая, а догадываясь, мягко проговорил он.
Она не ответила. Тихими, заученными движениями, как в трансе, она открыла оба тома, извлекла из бумажных карманчиков на внутренней стороне переплетов формуляры, обмакнула перо в чернила…
Хлебников вновь попытался расшевелить ее, втянуть в разговор:
— Тебя как зовут? Не Аленушка? Тебе подошло бы это имя — Аленка, Аленушка. Ты недавно здесь работаешь? Я тебя раньше не видел. И тебе не нравится твоя работа, — он не укорял, он знакомился. — Можно я тебя поцелую?
Ираклий опешил… Не дожидаясь ее разрешения, этот Иванушка-дурачок перегнулся через столик, заваленный книгами, встал на цыпочки — иначе при своем росте он бы не дотянулся — и коснулся губами щеки девушки — чмокнул-таки.
Та и поцелуй ощутила словно с опозданием. Сперва в ее синих, как ее халатик, глазах появился вопрос: «Что это?.. Что случилось?..»
— Вот и прекрасно! — воскликнул Хлебников. — Вот ты и проснулась… Ты помнишь сказку о спящей царевне?
Лишь теперь недоумение сменилось у девушки негодованием, и она ожесточенно потерла щеку, стирая своевольный поцелуй. Ее губы беззвучно зашевелились, приоткрывая ярко-беленькие зубки со щербинкой, — она искала разящие слова.
— Я, конечно, не принц, который в сказке, — сказал Хлебников. — Но ты вернулась к нам… и, прости меня, стала даже красивее. А еще говорят, что сказки — одна выдумка.
— Я скажу… я скажу заведующей, — выговорила наконец она, гневаясь и жалуясь одновременно. — Вас лишат абонемента… Как вы посмели?!
— Ты мне очень понравилась. И ты была такая печальная, — ласково сказал Хлебников.
— Я вовсе не была печальная. — И гнев девушки стал угасать. Да и трудно было сердиться, глядя на это простоватое ребячье лицо. — Как вы только посмели? — совсем тихо сказала она.
— Прости, — сказал Хлебников, — я не хотел тебя обидеть… Но тебе было так скучно! Тебе, я вижу, так не по душе то, что ты здесь делаешь.
— Мне вовсе не было скучно. — Девушка повертела головой, отчего ее легкие волосы рассыпались по лицу. — С чего вы взяли?
Она уже с любопытством смотрела сквозь эту полупрозрачную льняную занавеску.
— А работа, как всякая работа… Я полтора месяца никак не могла устроиться. Мне надо было поближе к дому… — Девушка умолкла на мгновение и объяснила: — У меня мама болеет…
Она убрала с лица, заложила за ушки волосы и поискала в длинном ящике абонемент Хлебникова.
— Ты одна с мамой живешь? — спросил он.
— А нам никто больше не нужен, — сказала девушка таким тоном, что сделалось понятно: она вместе с мамой обижена на отца, который давно, наверно, их бросил. — У меня чу́дная мама, только больная.
Она оглядывалась по сторонам: кажется, она готова была посвятить Хлебникова во все свои обстоятельства.
В библиотеке в этот час, перед закрытием, оставалось немного людей. Кто-то стоял спиной к ее столику, перебирал книги на полках — он ничего, должно быть, не видел, другой, смуглый, тоненький юноша, подавший книгу о римских императорах, глядел строго, но без насмешки, как бы безразлично. И девушка успокоилась.
— Все-таки надо вести себя прилично, — миролюбиво сказала она. — И вы не угадали, меня вовсе не Аленой зовут.
— Не угадал, странно, — будто всерьез удивился Хлебников. — А как же тебя зовут?
— А вы угадайте.
Он изобразил величайшее затруднение, брови его сдвинулись к переносице в знак усилия мысли.
— Людмилой? — как бы пробуя, сказал он.
— И совсем не Людмилой.
— Надеждой?
— И вовсе не Надеждой.
Хлебников замолчал, развел руками, признавая свою неудачу, и она прошептала:
— Я — Маша.
— О, поздравляю! — воскликнул он. — Тоже прекрасное имя.
— Правда? — Она обрадовалась. — А мне не очень нравится — Маша, Маруся… Мама зовет меня Мусей. — Она неожиданно и для себя, по-видимому, вздохнула: — Только и слышишь: «Муся, Муся, подай, принеси, где мое лекарство?.. Включи телевизор, выключи телевизор». Я очень люблю свою маму, она чудная. Но иногда, знаете?
— Знаю, Маша, знаю, — сказал Хлебников. — Только ты на маму не раздражайся. Сама же потом будешь раскаиваться. У тебя есть подруги, компания?
— Школьные все поразъехались. А здесь, в библиотеке, нас всего трое: Элеонора Петровна, Анастасия Дмитриевна, ну, и я. Они хорошие, только старенькие, скоро на пенсию… И все вечера я сижу дома, даже в кино редко хожу.