Пропуском в большую науку стали не знания, а критерии совсем иного рода: анкета, «правильность» взглядов и неколебимость идейной позиции. Истинность любого научного утверждения теперь поверялась не фактами, а тем, как надежно оно укладывается в марксизм и сколь прочно сцепляется с диалектическим и историческим материализмом. Только эти критерии стали убедительны, только они гарантировали живучесть научных концепций. Разумеется, развивать науку с помощью марксистско-ленинского цитатника нашлось великое множество. Все они встали неодолимой стеной на пути тех, кто по старинке добывал знания в лабораториях, проверяя и перепроверяя эксперименты. Постепенно сторонники «классовой» науки заняли в ней все ключевые посты: кафедры в университетах, лаборатории в академических институтах, а начиная с 30-х годов все настойчивей стали прорываться и в саму Академию наук.
Уже с конца 20-х – начала 30-х годов выкованные в Коммунистической академии марксистские кадры да окрепшие и вошедшие в образ ученых шариковы из «выдвиженцев» и «рабочих-аспирантов» начали невиданную «культурную революцию», а проще говоря, открытую классовую войну на научном фронте. Это было, разумеется, лишь идеологической ширмой. На самом деле, эти ученые-марксисты начали смертельную схватку за свою науку, за то, в чем они были сильны, а вследствие поверхностной образованности искренне полагали, что с помощью диалектического и исторического материализма они быстро раскроют все тайны мироздания: от строения атомного ядра до механизма наследственности.
Науку, как выразился Л. Радзиховский, стали «грубо и с бранью заталкивать в марксизм», а тех, кто сопротивлялся, сдавали в ОГПУ и с облегчением вздыхали: еще одним «вредителем» стало меньше. Все эти порожденцы советской науки, кто явно, а кто стесняясь, стали своеобразным ГПУ научной мысли [298]. От подобного, не совсем почтенного амплуа им было не отвертеться: не для того рабоче-крестьянская власть учила их, не для того держала на своей шее, чтобы они, захватив командные посты в науке, не очистили ее от буржуазной накипи.
Все они прочно еще с университетской скамьи усвоили непреложные истины советской науки. Наука эта:
во-первых, народная (ее истины должны быть понятны любому, даже неграмотному человеку);
во-вторых, советская наука – партийная, причем всякая;
в-третьих, советская наука материалистична и служит практике народного хозяйства;
в-четвертых, советская наука – плановая, ее развивают по заранее утвержденному директивными органами плану.
Наконец, одно из самых важных сущностных начал советской науки – она является классовой и отношение к работникам науки также, разумеется, классовое.
Именно этими болячками, став советской, повредилась российская наука. Все их мы описывать не будем, поясним лишь одну – что означал ее плановый характер. Идеологом и непримиримым борцом за планирование науки был Н.И. Бухарин. Логика его была предельно проста: социализм мы строим впервые в мире, строим «от ума», а следовательно, по плану. Наука для нас, коммунистов, является «всепроникающим» принципом и методом строительства социализма, ибо все наши практические шаги имеют научное обоснование.
Вывод, отсюда напрашивающийся, очевиден: науку надо планировать. «Мы должны, – говорил Бухарин, – со всей решительностью, со всей твердостью, со всей последовательностью, самым крупным образом повернуть сеть наших научно-исследовательских учреждений в сторону социалистической реконструкции и обороны страны» [299].
Бухарин добился того, что внедрил-таки в головы строптивых «буржуазных ученых» необходимость планировать свою работу. Задумано все это было, конечно, не только для лучшей координации научно-исследовательских работ и ориентации их на решение первоочередных задач социалистического строительства. Когда научная работа спланирована, легче было организовать и контроль за умонастроениями ученых.
НИС ВСНХ СССР (им руководил Бухарин) 6 – 11 апреля 1931 г. впервые в истории провел Всесоюзную конференцию по планированию науки. Участвовало в ней 930 ученых. Главный докладчик, само собой, Бухарин. Вот чему он учил работников научного фронта: позиция советской науки находит свое выражение в лозунге: «…всё на службу великому социалистическому строительству и обороне пролетарской страны. Этот лозунг есть центральная директива всей плановой научно-исследовательской работы, альфа и омега, начало и конец премудрости, определяющая всеобщая установка» [300]. Подобного рода «установки», как нетрудно догадаться, даже в то время никакого содержательного смысла не имели. Они справедливо воспринимались только как очередная устрашающая партийная директива.