— А ты тем людям не завидуй, Юрасик. Какая свобода? Воровать? Не люди стали, а звери, хуже волков, в горло друг другу вцепиться готовы. Что такой свободы эти писатели да поэты хотели? Не свобода это, а беспредел!
— Нормальная свобода, Степаныч! — возразил Санёк. — Никто меня заставить делать, что не хочу, не может, права такого теперь никто не имеет. Права человека уважать надо.
— Какие твои права? По помойкам лазать, да по подвалам ночевать? Это твои права? Да, раньше тебя за твои права посадили б за тунеядство, и правильно бы сделали!
— Ты, Степаныч, лучше скажи, как ты среди нас оказался, — спросил Санёк, — человек заслуженный, и награды имеешь, а бомжуешь?
— Все это Санёк от слабости моей. Когда в Афгане меня подбили, и я самолет с горящим мотором посадил, думал — все могу, думал — сильный я, а вот этот стакан сильнее меня оказался. Хотел по совести жить, по справедливости, да сил не хватило.
— Это где же ты сейчас справедливость видел? — отозвался Юрасик. — Надо было не по совести жить, а воровать, как все, глядишь, и на Канарах жил бы, а так в подвале мерзнешь.
— Нет, Юрасик, по совести жить надо. А у меня сил не хватило. Обида меня взяла за несправедливость, от обиды и пить начал. А обида, она от слабости бывает. Сильный человек не обижается, и других не обижает, сильный, он по совести живет.
— Во даешь, Степаныч! — хихикнул Санёк. — Сильные, говоришь, по совести живут, а воруют, значит, слабые?
— Именно так, от слабости своей человек и ворует.
— Ха! И те качки, что на базаре рэкетом промышляют, тоже слабые, по-твоему?
— Слабые, Санёк, слабые. Это руки и ноги у них накачанные, а душонка, хилая, тощая, слабенькая. И не может эта душонка против жадности да алчности устоять.
Сзади незаметно подошел дворник, дядя Костя.
— Опять пьёте? Не положено тут распивать!
Юрасик обернулся.
— Привет, дядя Костя, чё злой такой? Не похмелялся ещё после вчерашнего?
— Похмелишься тут. Один я на три двора! Загоняло меня начальство.
— Присаживайся, дядя Костя, — сказал Иван Степанович, — нальем грамульку.
Он взял стакан, налил в него немного водки и протянул дяде Косте.
— Ваше здоровье, — пробормотал дядя Костя, отправив одним глотком содержимое стакана в рот. Потом он крякнул и сказал. — Прогноз получили, штормовое предупреждение. Мороз сегодня ночью будет, снег с ветром и гололед.
— А чё? В подвале не замерзнем, отопление уже неделю назад включили, — отозвался Санёк.
— А подвалы все нынче заколотят, и замки на двери повесят, новый начальник ЖЭКа порядки наводит.
— Гад, — смачно сказал Санёк и грубо выругался. — Ладно, не пропадём.
Стемнело. Холодный, сырой, пронизывающий ветер усилился. Мокрый снег, возникая из мутной темноты, кружил над городом, налипал на проводах и ветвях деревьев, тут же замерзая, покрывал ледяной коркой всё на своем пути. Неба не стало, оно превратилось в сплошное месиво снега и дождя. Обойдя все входы в подвал, Иван Степанович убедился, что дядя Костя не соврал, все дыры были заколочены наглухо, на дверях висели замки. Он пошел к мусорным контейнерам, и, отыскав в их вонючих недрах тряпки, рваные одеяла и прочие теплые вещи, соорудил тут же, у контейнеров постель, лег, свернувшись калачиком, как кот, прикрылся грязным, вонючим тряпьем, и уснул.
К рассвету ветер стих, Иван Степанович открыл глаза и увидел склонившегося над собой человека в авиационной форме с погонами подполковника. Он узнал его — это был штурман из его экипажа.
— Иван Степанович, вставайте, — сказал подполковник, помогая ему подняться, — домой Вас отведем, а то замерзнете тут.
— Нету у меня дома, Вася, — ответил Иван Степанович, поднимаясь.
— Тогда давайте с нами, мы на север летим, согласны?
— Согласен.
Его привезли на аэродром, помыли, побрили, переодели. Военно-транспортный самолет «Ан-26» стоял на стоянке, техники прогревали моторы. Это была та же самая стоянка, на которой когда-то стоял и его самолет, подойдя ближе, он увидел бортовой номер, выведенный потускневшей синей краской на сером борту, и понял, что это, действительно, его самолет.
— А, самолет-то мой? — удивленно спросил он.
— Ваш, конечно, мы вместе под Вашим командованием на нём летали. Помните?
— Как не помнить.
Они поднялись на борт, вошли в кабину. Вася предложил ему занять место командира, по старой памяти. Он снова держал в руках теплый штурвал, привычно светились приборы, всё, как прежде, вот и царапина на приборной доске, слева в углу, и облупившаяся, вытертая краска возле кнопки согласования гирокомпаса. Набирая обороты, привычно взвыли винты. Иван Степанович вырулил на взлетную полосу, моторы взревели, унося самолет в заснеженное небо, он оторвался от земли, пробил облака. Яркий солнечный свет ударил по глазам, заполняя собой всё пространство, всё его существо, стало светло, тихо и спокойно.