Наутро, дворник дядя Костя обнаружил возле мусорных баков, под грудой старого, грязного, вонючего тряпья, окоченевшее, мертвое тело Ивана Степанович, человека без определенного места жительства, отставного подполковника, бывшего командира эскадрильи военно-транспортной авиации.
Честное имя
Низкие тяжёлые облака медленно ползли над городом, стекая мелким моросящим дождем на крыши домов, на тротуары, мостовые, покрытые грязью и лужами. Из окон местной гостиницы небольшого районного городишка, сквозь мутную пелену дождя, была видна площадь, в центре которой на высоком постаменте стоял памятник вождю, указывающему вытянутой рукой направление движения к лучшей жизни. На голове вождя восседала ворона, оглашая пространство заунывным тоскливым криком.
— Прочь! Прочь, проклятая! — махнула на неё рукой Анна Павловна, будто ворона могла её услышать.
Но ворона как ни в чем не бывало продолжала изливать одной лишь ей понятную тоску, нахохлившись под мелким осенним дождём.
Анна Павловна отошла от окна, уселась на застеленную кровать и тяжёло вздохнула. Завтра предстоял трудный день, от встречи с незнакомым ей человеком зависит, узнает ли она, наконец, правду о своем отце, которого расстреляли в тридцать седьмом здесь, в этом, затерянном на просторах России, небольшом провинциальном городке, или же последние дни жизни его навсегда останутся для нее тайной. Сколько пройдено инстанций! Сколько порогов обито! Сколько написано запросов! Сколько их осталось без ответа, и сколько ответов получено, вежливых, уклончивых, сухих, резких, но никогда ничего не обещающих и не проясняющих, за исключением того, что уже было известно. И вот, когда надежда узнать правду, восстановить честное имя отца, уже почти иссякла, какой-то важный чин, бывший сотрудник бывшего комитета безопасности бывшего государства при личной встрече сообщил, что здесь, в этом районном городке, в здании бывшего КГБ, а теперь ФСБ, ей дадут возможность ознакомиться с делом отца.
Вечерело. Сумерки сгустились, дождь усилился. Капли его ударялись о стекло, сползая извилистыми змейками вниз, к подоконнику; там, за окном, на площади, одинокий фонарь на высоком столбе, раскачиваясь под ветром, бросал свет на потемневшую фигуру вождя, делая тень его на мокрой, грязной площади живой, подвижной. Вороны не было.
Анна Павловна задёрнула занавеску, включила свет и, переодевшись в дорожный халат, легла на кровать, не расстилая её — она знала, уснуть сегодня ей не удастся. Она лежала, глядя в потолок, на лампочку под желтым абажуром и думала, думала, думала. Мысли её были далеко от этого городка, в том, крупном промышленном центре, где прошло её детство, где отец, которого она уже почти не помнит, работал инженером на заводе оборонного значения. Мать мало рассказывала о нём, в ответ на все расспросы она только вздыхала, повторяя одну и ту же заученную фразу: «Трудное было время».
В гостинице было тихо, лишь дождь стучал по стеклам да завывал ветер, проникая в щели противным, зябким сквозняком. В номере было сыро и холодно, Анна Павловна расстелила постель и легла в халате, укутавшись одеялом. Тусклый свет под грязным абажуром раздражал её, она встала, повернула выключатель, свет погас, и теперь только мутный отсвет одинокого фонаря на площади проникал сквозь занавешенное окно, рождая причудливые тени на потрескавшихся местами обоях. Тени напоминали фигуры людей, живших в далёком прошлом, как призраки, бродили они по полутемному пространству, будоража воображение.
Анна Павловна пыталась уснуть, но сна не было, был лишь какой-то неясный полубред-полуявь, всплывающий из глубины подсознания, состоящий из обрывков фраз где-то, когда-то услышанных, осколков давних, забытых снов, картинок из той, прошлой жизни, перемешанных в беспорядке, словно карты на зелёном сукне. Так она и лежала, не смыкая глаз, пока серый, тусклый рассвет не разогнал эти бредовые тени.
Дождь почти прекратился, но не утих совсем, он, то усиливался, то вновь затихал, и Анне Павловне казалось, что эта осень плачет по невинным, погибшим, расстрелянным здесь, в этом городке в те далекие, страшные годы.