- Вам нужно поместить его в какую-нибудь тюрьму, где смогут продержать его, хотя бы пока вы не предъявите обвинение, которое закон примет. При желании его могут выпустить через день или через минуту; вам только нужно, чтобы правомочный служащий правомочного суда зарегистрировал его как правомочно обвиненного в преступлении или проступке, тогда, если его адвокаты привлекут к ответу ваших поручителей за незаконный арест, они смогут послать их к черту.
- Какое обвинение? - спросил надзиратель.
- Где тут ближайшая тюрьма? Окружной центр не годится - городок, где живет не более пяти тысяч людей?
Надзиратель сказал:
- Хорошо. Отвезите его туда. Возьмите мою машину; я позвоню своему шоферу. Только придется... но не мне объяснять вам, как спасать арестованного от толпы.
Это была правда, надзиратель мечтал и об этом; он уже планировал, снова и снова продумывал все до последнего великолепного победного жеста с той минуты, когда два года назад положил руку на Библию и принял присягу; он не ждал, что такое случится, но готовился к той минуте, когда ему придется проявить не только свою пригодность для этой должности, но и мужскую честь и смелость, сохранив верность своей присяге перед лицом тех, с чьего согласия он занимал эту должность.
- Да, - сказал он. - Только...
- Хорошо, - сказал адвокат. - Снимите, к черту, эти наручники. Дайте мне ключ, - взял у него ключ, снял наручники и бросил их на стол, где они снова издали легкий мелодичный звон.
- Только... - снова сказал надзиратель.
- Теперь пройдите по коридору, закройте большую дверь в зал заседаний и заприте ее снаружи.
- Это не остановит... не удержит их...
- О них не беспокойтесь. Предоставьте это мне. Идите.
- Иду, - сказал надзиратель и направился было к двери, но потом остановился снова. - А как же те, что снаружи?
Адвокат две-три секунды не произносил ни слова, а когда заговорил, то казалось, что в комнате никого нет, или, в сущности, что он просто думает вслух:
- Пять человек. А вы служитель закона и вооружены. Вы можете даже выхватить пистолет. Если быть осмотрительным, они не опасны.
- Да, - сказал он и снова направился к двери, потом снова остановился, не оглядываясь, просто остановился и замер.
- Обвинение?
- Бродяжничество, - сказал адвокат.
- Бродяжничество? - удивился он. - Хотя ему принадлежит половина сорока пяти тысяч долларов?
- Ерунда, - сказал адвокат. - У него нет даже половины доллара. Идите.
Но на этот раз надзиратель не двинулся; возможно, не оглянулся, но и не двинулся с места и совершенно спокойно заговорил:
- Не так. Наоборот. Закон увозит черномазого из тюрьмы и из города, чтобы спасти от толпы, которая хочет отбить его и сжечь. Все эти люди хотят только освободить его.
- Вы не считаете, что закон должен быть обоюдоострым? - сказал адвокат. - Что он должен защищать и тех, кто не крал сорока пяти тысяч?
- Все так, - сказал надзиратель; и теперь он взглянул на адвоката, его рука лежала на круглой ручке двери, но он пока не поворачивал ее. - Только я хотел спросить не об этом. Полагаю, что ответ у вас уже есть, и надеюсь, что хороший... - говорил он спокойно, медленно и отчетливо. - Я все о том же. Значит, продержу его в Блестоне, пока обвинение не будет официально зарегистрировано. Потом он может уходить.
- Взгляните на его лицо, - сказал адвокат. - У него нет никаких денег. Он даже не знает, где они могут быть. Не знает ни тот, ни другой, потому что их и не было, эту мелочь, что могла им достаться, этот кокни давно истратил на шлюх и виски.
- Вы не ответили, - сказал надзиратель. - Потом он может уйти.
- Да, - сказал адвокат. - Сперва заприте дверь в зал заседаний. Потом возвращайтесь за черномазым.
Надзиратель отворил дверь; пятеро стояли там, но он даже не замедлил шага, прошел посреди них, потом вдруг, вместо того чтобы пойти по коридору к задней двери зала заседаний, как велел адвокат, он направился к лестнице, быстро, но не бегом, просто скорым шагом, спустился и прошел по холлу в кабинет дяди своей жены, где не было никого, открыл выдвижной ящик стоящего за перегородкой стола и, даже не роясь в нем, вытащил из-под массы старых судебных постановлений, недописанных повесток, скрепок, резиновых штампов и ручек со ржавыми перьями запасной служебный пистолет, сунул его в пустую кобуру, вышел в холл и поднялся по другой лестнице к главному входу зала заседаний, прикрыл двери, несмотря на то, что одно лицо, затем три, затем дюжина обернулись к нему, повернул ключ в замке, вынул его, сунул в карман и снова заторопился, даже побежал бегом в кабинет судьи, где адвокат повесил трубку, отодвинул телефон, потянулся к лежащей в пепельнице сигаре и впервые обратил взгляд на негра; раскуривая медленными затяжками сигару, впервые оглядел спокойное, лишенное возраста лицо римского сенатора над старым, поношенным, тщательно вычищенным сюртуком, обрамленное венчиком седеющих волос, обвивающим череп, словно лавры Цезаря, а потом заговорил, разговор их состоял из кратких, прямых, почти монотонных вопросов и ответов:
- У тебя нет никаких денег, так ведь?
- Нет.
- Ты даже не знаешь, где они могут быть?
- Не знаю.
- Потому что их нет. И не было, И если даже была какая-то мелочь, твой белый дружок тратил их, прежде чем ты...
- Это не так. Вы и сами не верите в это. Потому что я знаю...
- Ладно. Может, то была целая сотня долларов.
- Больше.
- Больше тридцати тысяч?
И лишь едва заметное колебание, не замешательство, лишь пауза; голос был по-прежнему сильным, по-прежнему неодолимо твердым и уверенным:
- Да.
- Насколько больше тридцати тысяч?.. Ладно. Насколько больше ста долларов? У тебя было хотя бы сто долларов? Ты хотя бы видел сотню долларов?... Ладно. Ты знаешь, что там было больше ста долларов, но не знаешь на сколько. Так?
- Да. Но вам нечего беспокоиться...
- И ты вернулся, чтобы получить хотя бы свою половину сотни?
- Я хотел попрощаться, пока он не уехал домой.
- Домой? - торопливо сказал адвокат. - То есть в Англию? Он сам сказал тебе это?
Ответ был неодолимо спокойным, неодолимо твердым:
- Как он мог мне сказать? Ему и незачем было говорить. Когда человек приезжает в такое место, где ему нечего тратить или терять, то всегда возвращается домой. Но вам нечего беспокоиться, потому что я знаю, что вы хотите устроить: держать меня в тюрьме, пока он не прочтет об этом в газетах и не вернется. И вы правы, он так и поступит, потому что я тоже нужен ему. И нечего вам беспокоиться, сколько там денег; их хватит на всех адвокатов.
- Как хлебов и рыб? - спросил адвокат. Но на этот раз не было паузы, не было никакого ответа, лишь безмятежное молчание, и нарушить его пришлось адвокату: