Меня перевязали и оставили в покое. Офицер, уходя, погладил Милка по голове, приговаривая, какой он хороший мальчик и все сделал правильно. После их ухода братишка подполз ко мне, прижался и все шептал: «Прости, прости, прости, прости, Шугар, я не мог дать тебе умереть, брат». И я простил, в тот же миг, стиснул его руку и тихо отвечал:
- Ты ни в чем не виноват. - И это правда. Не его вина, что он не выдержал, что он слишком эмоциональный и ранимый для джета, что он слишком привязался ко мне.
Мы лежали, прижавшись друг к другу, израненные, почти замученные. Он дрожал, а я гладил его по голове и думал, что нас скоро убьют.
Нам дали поспать часа два, потом снова пришел знакомый офицер, и меня забрали на допрос, а Милка вырубили - он попытался кинуться на охрану.
Теперь им известно, что я старше по званию, соответственно, знаю больше, напарник перестал их интересовать, и они возьмутся за меня.
К дальнейшему я был готов, точнее, думал, что готов. Меня приковали к креслу, вкололи «сыворотку правды» и начали допрашивать, потом поняли, что препарат не действует, сменили лекарство, и все началось по новой. Я ответил на все, уже пребывая на грани смерти, сердце останавливалось, рассудок мутился. В камеру вернули в бессознательном состоянии и без наручников, именно это сыграло свою роль. Милк грел меня и шептал на ухо, просил не умирать, и я не посмел ослушаться, когда стал чуток соображать, то смог освободить парня от наручников, и он принялся взламывать замок на двери.
В это время начался космический бой с флотом Федерации, крейсер «Волков» подбили, и они все эвакуировались на шлюпках. Про нас забыли, думали, наверное, что мы погибнем, но Милк смог открыть дверь камеры и дотащить меня до грузового отсека, где мы забрались в ремонтный бот, предназначенный для устранения повреждений на обшивке. Воздуха на нем хватило на шесть часов; двигатели были маломощные, и передатчик ни к черту. Мы продрейфовали в космосе восемь с половиной часов, не умерли только потому, что погрузились в искусственный сон, а нас нашли по маяку, который Милк запрограммировал на сигналы СОС. Повезло, что корабль наших сил пролетал достаточно близко от бота и сумел засечь сигнал.
Потом больница, отчет командованию и отправка на передовую. Милк увязался со мной и с тех пор почти не разговаривал и отвечал только, когда спрашивали. За те несколько дней, проведенные в плену, он повзрослел на целую жизнь, как ни странно это звучит. Я не отталкивал его, может, чувствовал себя виноватым, не знаю. Но в одном из боев, когда мы шли в наступление, он прикрыл меня от взрыва, получил обширные ранения, еле дотянул до госпиталя, и его погрузили в анабиоз. А позже и меня ранили.
Вот так вот. Мы числились вместе по документам, поэтому мне не составило труда найти его, и теперь он лежит тут уже четвертый год, мой маленький братец, который ничего не видел, кроме войны, крови и боли. Я так хочу показать ему, что жизнь гораздо многогранней и ярче, чем кто-либо из нас мог представить, и не теряю надежды на лучшее.
Время летит быстро, мне пора тоже сходить к врачу.
Доктор в очередной раз сканирует организм и констатирует, что я здоров, и что он не может найти никакой патологии, которая мешала бы мне вести нормальную полноценную жизнь. Все дело в голове, говорит он, проблема в психике, и в очередной раз советует мне хорошего психиатра, а я в очередной раз отказываюсь. Не представляю, как смогу рассказать человеку о том, что творилось на войне и в плену.
Прощаюсь со всеми, еще раз захожу в палату к Милку, оставляю на столике леденцы и распахиваю окно, впуская в больничную атмосферу запах лета и свободы, выскальзываю в коридор, прикрыв дверь, и следую к выходу. Жизнь идет своим чередом, меня ждут. Как же хорошо, что кто-то беспокоится о тебе. Матвей звонил уже два раза, сказал что встретит, и от этого тепло внутри, спокойно. Знаю, что справлюсь со всем, что будет ждать впереди, я выжил на войне, теперь дело за малым - приспособится к мирному существованию, в чем намечаются успехи.
========== Десять 1 ==========
Чем больше проходит времени, тем больше понимаю, что пропал. Прирос, прикипел к Матвею, и оторвать его от себя теперь кажется невозможным. В голову лезли банальные вещи, которые я дико смущался озвучивать. Не могу надышаться им в буквальном смысле: от запаха сносит крышу, постоянно ловлю его улыбку, взгляд серых глаз, замечаю случайные прикосновения.
Прошла неделя после моей поездки в госпиталь, я ждал Матвея около кафе, недалеко от общежития: сидел на скамейке, наслаждался музыкой в наушниках, когда слух на периферии уловил металлический скрежет, гулкий удар и крики людей в конце улицы. На дороге тут же включились проблесковые маячки, возвещая, что питание защитных полей отключилось, послышался женский визг, и я рванул на помощь, туда, где из-за домов взметнулся чёрный дым, и потянуло запахами топлива и гари. Сердце неприятно защемило от беспокойства - именно с той стороны должен был приехать Матвей.
Выбежав из-за угла, я застал ужасающую картину: столкнулся автобус и грузовик, перевозивший стальную арматуру. От удара машина перевернулась и собрала собой несколько легковушек, раскидав их, как кегли. Аварийная сигнализация резала уши; люди, помогая друг другу, выбирались из машин, кто-то в крови, кто-то просто растерян и в шоке оглядывался по сторонам. Благодаря защитному полю жертв должно быть не так уж много. Я пробирался между автомобилями, высматривая глазами чёрный байк и боясь обнаружить искомое. Обогнул автобус и замер на месте, дыхание перехватило: мотоцикл Матвея, искорёженный, лежал под металлическими балками, на руле - пятна крови. Я заметался, разыскивая знакомую фигуру. Ну где ты, черти тебя дери! Тела нет, значит - ушёл ногами, или оттащил кто-нибудь. Внутри все заледенело, пульс зачастил - я так не пугался даже на задании. Не выдержав, я стал звать парня по имени, носясь между машинами. От автобуса отбегали люди, само средство передвижения коптило воздух, но пламени не было видно - топливо, соприкасаясь с воздухом, почти не возгорается.
Я увидел парня около синей покорёженной легковушки и вмиг оказался рядом.
- Матвей! Чтоб тебя! Что ты тут забыл?! – заорал я на парня, взяв за плечо, повернул к себе и встряхнул. У него лицо в крови, бровь разбита, синяки и ссадины на руках, куртка порвана.
- Да нормально все, Паш… тут вон животину в машине оставили, - и кивает мне за плечо. Смотрю, а в авто на заднем сиденье айва шестиногая мечется, воет и скулит, пытаясь выбраться. – Заклинило, не могу открыть, - он дёргает за дверь, упираясь ногой в капот, но безрезультатно.
- Дай-ка я… - решительно отодвигаю его, приноравливаясь к зажимам.
- Не дури, тут вдвоём надо…
Раздаётся треск, и дверь остаётся у меня в руках, выдранная. Ой! Осторожно прислоняю её рядом. Айва, вызволенная из плена, радостно тявкая, выпрыгивает наружу и несётся искать хозяев.
И тишина.
Медленно поворачиваюсь, встречаясь с охреневшим взглядом, и развожу руками.
- Извини, перенервничал, - тихо говорю, мысленно обзывая себя всякими нехорошими словами. Сердце все никак успокаиваться не хочет, и руки немного подрагивают. Он подходит ближе, вижу, что хочет спросить, но я не даю, мягко накрывая пальцем губы. – Пошли отсюда, Матвей, тебе бровь обработать надо.
Притягивает к себе резко, так, что носом в грудь утыкаюсь, от него пахнет кровью, потом и гарью, сердце стучит сильно и ровно.
- Ты меня до инфаркта своими выкрутасами доведёшь, Паша.
- А ты меня! – не остаюсь в долгу. – Все нормальные люди бегут от неприятностей, а не к ним! Животину ему жалко стало… придурок…