С поникшими плечами и текущими из глаз слезами я обращалась к единственной женщине, по-настоящему понимавшей меня.
— Мне страшно, мама. И я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что боюсь, ведь это значит, что я отчасти думаю так же, как Паркер. В глубине души я чувствую, что она не справится, и это день за днем наполняет меня ужасом.
Душераздирающее зрелище, когда на твоих глазах лучший друг медленно умирает. И пусть я верила, что смерть будет всего лишь очередной главой ее прекрасной биографии, легче от этого не становилось. Подсознательно я понимала: каждое наше объятие может стать последним, каждое слово может оказаться прощальным.
— Я чувствую себя виноватой, потому что на одну позитивную мысль у меня приходится пять негативных. В моем шкафу стоят пятнадцать банок, заполненных мелочью, о которых Мари даже не подозревает. Я устала, мама. У меня больше нет сил, и я чувствую себя виноватой за то, что почти готова сдаться. Я должна оставаться сильной, ведь ей совсем не нужно, чтобы рядом была развалина. Знаю, ты учила, что мы, девочки, не должны испытывать чувство ненависти. Но я ненавижу Паркера. Не приведи Господь, но если окажется, что для Мари это были последние дни жизни, и он омрачил их… я ненавижу его за это. Последние дни жизни Мари не должны быть наполнены мыслями о том, что ее бросил муж.
Главная несправедливость в том, что Паркер смог просто собрать вещи и сбежать в новую жизнь без моей сестры. У него есть возможность встретить новую любовь. А как же Мари? Он так и останется единственной любовью в ее жизни, и от этого мне больнее всего. Я знала сестру как свои пять пальцев: у нее очень нежное сердце. Любую боль она ощущала в десять раз сильнее каждого из нас. Мари — человек с открытой душой, ее прекрасное сердце говорило с каждым, даже с тем, кто не заслуживал права слышать его голос. Она молила о том, чтобы эти люди полюбили голос ее сердца. Мари всегда мечтала быть любимой, а из-за Паркера теперь чувствует себя брошенной. И я ненавидела его за это. Она покинет этот мир, думая, что по ее вине их брак оказался неудачным, хотя сама пожертвовала всем. Все во имя любви.
Любовь.
Чувство, окрыляющее и разрушающее людей. Освещающее их души и сжигающее сердца. Отправная точка и конечный пункт любого пути.
Шли дни, месяцы, годы, и мы с Мари все меньше и меньше слышали что-то о Паркере и о Лире. Ее визиты жалости становились все реже, а заглаживающие вину чеки по почте и вовсе перестали приходить. Когда в почтовом ящике появились документы о разводе, Мари проплакала несколько недель. Ради нее я стойко держалась при свете дня, а в сумерках обливалась слезами из-за ее разбитого сердца.
Несправедливо, что Вселенная, и без того лишившая Мари здоровья, имела наглость еще раз проявить себя, чтобы удостовериться: не только тело, но и сердце ее теперь разбито на триллион маленьких осколков.
Каждым вдохом Мари проклинала свое тело за то, что оно предало ее и разрушило тщательно выстроенную жизнь. Каждым своим выдохом она молилась, чтобы муж ее вернулся домой. Я никогда не говорила ей, но каждым своим вдохом я молилась о ее исцелении и каждым выдохом умоляла, чтобы ее муж никогда не возвращался.
Глава 1
Грэм
2017 год
Два дня назад я купил цветы для кое-кого. И этот кое-кто не был моей женой. С момента покупки я не выходил из своего кабинета. Вокруг царил хаос: повсюду валялись бумажки для заметок, вырванные из блокнота страницы и просто скомканные листы с неразборчивыми каракулями и перечеркнутыми словами. На моем столе стояло пять бутылок виски и нераспечатанная коробка сигар. Глаза горели от усталости, но я не позволял им закрыться и тупо пялился в монитор компьютера, печатая что-то и тут же удаляя.
Я никогда не покупал цветов жене.
Никогда не покупал ей конфет ко дню святого Валентина, а плюшевые игрушки считал нелепостью.
Я даже понятия не имел, какой цвет у нее самый любимый.
Она тоже не знала, какой цвет мне нравится больше.
Однако я знал, кому из политиков она симпатизирует. Знал о ее отношении к проблеме глобального потепления, а она знала о моем к религии. И мы оба знали наше отношение к детям — мы никогда их не хотели.
По нашему общему мнению, все это и было самым важным. Благодаря этому мы были вместе. Мы оба строили карьеру, поэтому даже друг на друга времени не хватало, что уж говорить о полноценной семье.
Я не был романтиком, и Джейн не возражала, потому что сама была такой же. Нас редко видели держащимися за руки или обменивающимися поцелуями на людях. Мы не фотографировались в обнимку, чтобы продемонстрировать свои чувства в социальных сетях. Но это вовсе не означает, что наша любовь была ненастоящей. Мы по-своему дорожили друг другом. Мы были разумной парой, понимающей, что такое любовь и преданность друг другу, хотя, честно говоря, в наших отношениях никогда не было романтики. Наша любовь строилась на взаимном уважении и доверии. Каждое важное для нас решение перед принятием всегда тщательно продумывалось — часто с составлением схем и графиков. В тот день, когда я попросил ее стать моей женой, мы составили пятнадцать круговых диаграмм и блок-схем, чтобы убедиться в правильности принимаемого решения.
Романтично?
Наверное, нет.
Логично?
Несомненно.
Именно поэтому ее вторжение в мой кабинет, когда меня сроки поджимают, выглядело настораживающим. Она никогда не прерывала меня, когда я работал. А потревожить меня на грани завершения книги — это было вообще за гранью возможного. Мне предстояло «родить» еще девяносто пять тысяч.
Девяносто пять тысяч слов, и рукопись отправится в редакцию.
На все про все две недели.
Девяносто пять тысяч слов — это примерно шесть тысяч семьсот восемьдесят шесть слов в день. А это, в свою очередь, означает, что ближайшие две недели я проведу за компьютером, и вряд ли у меня будет возможность отойти от него за глотком свежего воздуха.
Мои пальцы набирали скорость, печатая так быстро, как только возможно. Лиловые мешки под глазами свидетельствовали о крайней степени переутомления, а от многочасового сидения на стуле болела спина. И, тем не менее, сидя за компьютером с обезумевшими пальцами и глазами, как у зомби, я как никогда чувствовал себя самим собой.
— Грэм, — сказала Джейн, вырывая меня из мира ужасов и затаскивая в свой. — Нам пора идти.
Она стояла в дверях моего кабинета. Ее волосы завивались, что было странно — Джейн всегда их выпрямляла. Каждый день она просыпалась на несколько часов раньше меня, чтобы укротить кудрявую русую шевелюру на своей голове. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать, сколько раз я видел ее с естественными локонами. Вдобавок к кудрям, на лице Джейн был вчерашний макияж, который она не смыла накануне. За все время нашей совместной жизни я видел свою жену плачущей всего два раза. Первый — когда семь месяцев назад она узнала, что беременна. Второй — когда четыре дня назад пришла печальная новость.
— Ты не будешь выпрямлять волосы?
— Сегодня не буду.
— Ты же всегда их выпрямляешь.
— Я не делаю этого уже четыре дня. — Она нахмурилась, но я не стал выяснять причину ее разочарованного тона. Сегодня у меня нет желания разбираться в ее эмоциях. За последние четыре дня она превратилась в полную развалину — в абсолютную противоположность той женщины, на которой я женился. А я не из тех, кого волнуют эмоции других людей. Джейн придется взять себя в руки.
Я перевел взгляд на монитор, и мои пальцы снова забегали по клавиатуре.
— Грэм, — жалобно протянула она, подходя ко мне вразвалку из-за своего огромного живота. — Нам пора идти.
— Мне нужно закончить рукопись.
— Последние четыре дня ты только и делаешь, что пишешь и почти не спишь: ложишься в три, а в шесть уже встаешь. Тебе нужно сделать перерыв. Вдобавок, нам нельзя опаздывать.