Я откашлялся и, продолжая печатать, сказал:
— Думаю, мне придется пропустить эту глупую формальность. Извини, Джейн.
Краем глаза я заметил, как у нее буквально отвисла челюсть.
— Глупая формальность? Грэм… Это похороны твоего отца.
— Ты так говоришь, будто это должно что-то значить для меня.
— Но ведь это должно иметь для тебя значение.
— Не надо указывать, что должно быть для меня важно, а что нет. Это унизительно.
— Ты устал, — сказала она.
Ну вот. Опять ты говоришь за меня.
— Я отосплюсь, когда мне стукнет восемьдесят, и я помру, как мой папаша. Уверен, сегодня он отлично выспался.
Джейн поежилась. Но мне все равно.
— Ты пил? — обеспокоенно спросила она.
— За все годы, прожитые вместе, ты хоть раз видела, что я пью?
Внимательно изучив стоящие рядом со мной бутылки с алкоголем, она облегченно выдохнула.
— Я знаю. Прости. Просто… на твоем столе добавилось бутылок.
— Это дань уважения моему дражайшему папаше. Пусть гниет в аду.
— Не говори таких гадостей о мертвых, — сказала Джейн и, икнув, прижала руки к животу. — Боже, как же я ненавижу это ощущение. — Она сняла мои руки с клавиатуры и положила ладонями на свой живот. — Похоже, она решила пнуть в каждый имеющийся у меня внутренний орган. Это невыносимо.
— Звучит так по-матерински, — поддразнил ее я, но рук с живота не убрал.
— Я никогда не хотела детей. — Она снова икнула и выдохнула. — Вообще.
— И, тем не менее, вот, пожалуйста, — ответил я. Уверен, Джейн еще не до конца осознала тот факт, что через два коротких месяца у нее родится настоящий живой человечек, который будет нуждаться в ее любви и внимании двадцать четыре часа в сутки.
Если на свете есть кто-то, еще меньше способный дарить любовь, чем я, то это моя жена.
— Боже, — пробормотала она, закрывая глаза. — Просто сегодня какие-то странные ощущения.
— Может, стоит поехать в больницу? — предложил я.
— Хорошая попытка. Но ты идешь на похороны своего отца.
Черт.
— И нам по-прежнему нужно искать няню, — сказала она. — На фирме мне дадут несколько недель декретного отпуска, но, если мы найдем приличную няню, он не понадобится мне целиком. Я бы хотела, чтобы это была невысокая пожилая мексиканка… Желательно с видом на жительство.
Я нахмурился.
— Знаешь, твои слова — это не просто отвратительный расизм. Слушать такое твоему мужу-наполовину мексиканцу довольно обидно, как считаешь?
— Ты не тянешь на мексиканца, Грэм. Даже по-испански не говоришь.
— И именно это делает меня не-мексиканцем. Спасибо, — холодно ответил я.
Временами моя жена становилась самым ненавистным для меня человеком. Хоть мы и были во многом похожи, иногда она произносила такие слова, из-за которых мне хотелось пересмотреть все расчеты, сделанные нами когда-то.
Как может такая красавица временами превращаться в совершенное чудовище?
Тук…
Тук…
Сердце защемило. Мои руки до сих пор лежат на животе Джейн. Эти толчки пугали меня. Если я и знал что-то наверняка, так только одно: отца из меня не получится. История моей собственной семьи убедила меня в том, что от нашего генеалогического древа ничего хорошего не рождается. Я просто молил Бога, чтобы ребенок не унаследовал ни одной из моих черт или — что еще хуже — черт моего отца.
Джейн прислонилась к моему столу, сдвинув идеально сложенные бумаги, а я по-прежнему не убирал рук с ее живота.
— Время быстренько принять душ и переодеваться. Я повесила твой костюм в ванной.
— Я же сказал тебе, что не смогу пойти на церемонию. Мне нужно успеть с рукописью в срок.
— Пока ты старался уложиться в срок, этот срок настал для твоего отца. Пришло время отослать его рукопись.
— Под рукописью понимается его гроб?
Джейн нахмурила брови.
— Нет. Не говори глупостей. Его тело — это рукопись, а гроб — это обложка книги.
— Кстати, чертовски дорогая обложка. Не могу поверить: он выбрал тот, что отделан золотом. — Я замолчал и прикусил губу. — Хотя, если задуматься, я легко в это верю. Ты же знала моего отца.
— Сегодня будет очень много людей. Его читатели. Коллеги.
Сотни людей придут проводить в последний путь Кента Рассела.
— Это будет цирк, — простонал я. — Они будут оплакивать его, изображая глубочайшую скорбь, и говорить, что не могут в это поверить. А потом начнут изливать свои истории, свою боль. «Нет, только не Кент, этого не может быть. Он единственный, благодаря кому я решился попробовать себя в писательской деятельности. Пять лет трезвости благодаря этому человеку. Не могу поверить, что он умер. Кент Теодор Рассел. Человек. Отец. Герой. Лауреат Нобелевской премии. Умер. Весь мир будет скорбеть».
— А ты? — спросила Джейн. — Что будешь делать ты?
— Я? — Откинувшись на спинку стула, я скрестил на груди руки. — Буду заканчивать свою рукопись.
— Тебе грустно, что его больше нет? — спросила Джейн, поглаживая живот.
Какое-то время ее вопрос дрейфовал по моему мозгу, после чего я ответил:
— Нет.
Мне хотелось бы скучать по нему.
Любить его.
Ненавидеть.
Хотелось бы забыть его.
Но вместо этого… я не чувствовал НИЧЕГО.
Мне потребовались годы, чтобы научиться ничего не чувствовать к отцу. Чтобы стереть всю боль, которую он причинил мне и тем, кого я больше всего любил. Единственный известный мне способ заглушить боль, это запрятать ее поглубже и забыть все, что когда-то нас связывало. Забыть о том, каким я мечтал его видеть.
И стоило мне спрятать свою боль, я практически забыл, что значит быть самим собой. Перед Джейн я душу не распахивал, а она и не возражала, потому что сама была не особо сентиментальной.
— Ты ответил слишком быстро, — сказала она.
— Самый быстрый ответ всегда самый правдивый.
— Я тоскую по нему, — сказала она печальным голосом, демонстрируя, что огорчена смертью моего отца.
Миллионы людей считали Кента Рассела своим другом — во многом благодаря его сборникам статей, вдохновляющим речам, а также созданному им самим имиджу и имени, которое он продавал всему миру. Я бы, наверное, тоже скучал по нему, если бы не знал, каков был этот человек на самом деле — незримый для остальных за стенами своего дома.
— Ты тоскуешь, потому что никогда по-настоящему его не знала. Хватит раскисать из-за человека, на которого даже время тратить не стоит.
— Нет, — резко ответила она. В голосе ее добавилось страдальческих ноток, а глаза снова начали наполняться слезами, как и на протяжении последних нескольких дней. — Ты не можешь так поступать, Грэм. Не смей обесценивать мою боль. Для меня твой отец был хорошим человеком. Он всегда меня поддерживал, когда ты был холоден ко мне, и заступался за тебя всякий раз, когда я хотела уйти. Так что не говори мне, чтобы я перестала хандрить. Тебе не понять мою печаль, — сказала она, вздрагивая всем телом от волнения и заливаясь слезами.
Я резко вскинул голову, удивленный таким внезапным всплеском эмоций, но затем мой взгляд упал на ее живот. Гормональный сбой.
— Вау, — пробормотал я, слегка остолбенев.
Она выпрямилась.
— Что это было? — немного испуганно спросила Джейн.
— Кажется, у тебя только что случился нервный срыв на почве смерти моего отца.
Джейн вздохнула и застонала.
— Боже, что со мной происходит? Из-за этих гормонов я превратилась непонятно во что. Ненавижу все, что связано с беременностью. Клянусь, после родов мне сделают перевязку труб. — Она встала, вытирая слезы и делая глубокие вдохи в попытке взять себя в руки. — Можешь хотя бы сегодня сделать мне одно-единственное одолжение?
— Какое?
— Можешь притвориться на похоронах, что тебе грустно? Среди людей пойдут ненужные разговоры, если увидят, что ты улыбаешься.
Я бросил на нее притворный печально-хмурый взгляд.
Она закатила глаза.