— Людям свойственно умирать. В жизни это случается сплошь и рядом.
— Да, но от этого не легче, и именно поэтому я тебе сочувствую.
Грэм не ответил. Да и не обязан был отвечать. Я же по-прежнему пребывала в состоянии потрясения от того, что стою так близко к нему. Откашлявшись, я снова заговорила, потому что молчать не умела:
— Речь была прекрасная.
Он бросил на меня холодный взгляд и снова отвернулся.
Я не унималась:
— Ты действительно смог показать, каким хорошим и добрым человеком был твой отец, и то, как он повлиял на твою жизнь и жизни многих других людей. Сегодняшняя речь… Она была совершенно… — Я замолчала, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы описать его надгробную речь.
— Полнейшим враньем, — закончил он мою фразу.
Я выпрямилась.
— Что?
— Надгробная речь была полным враньем. Я подобрал ее перед входом на арену. Какой-то незнакомец написал это и оставил у стены. И он — это совершенно ясно — никогда не находился с моим папашей под одной крышей дольше десяти минут. Потому что, если бы кому-то довелось испытать такое, он знал бы, каким дерьмовым человеком был Кент Рассел.
— Постой. Так речь на поминальной церемонии по твоему отцу была плагиатом?
— Когда ты произносишь это таким тоном, слово звучит ужасно, — сухо произнес он.
— Может быть, звучит ужасно, потому что так и есть?
— Мой отец был жестоким человеком. Он манипулировал людьми и ситуациями, чтобы каждый доллар приносил максимальную выгоду. Он смеялся над тем, что вы, люди, платите деньги за кучу его дерьмовых мотивирующих книг и строите свои жизни, опираясь на ту чепуху, о которой он писал. Возьмем его книгу «Тридцать дней до трезвой жизни». Когда он писал ее, то пил не просыхая. Стыдно признать, сколько раз мне буквально приходилось вытаскивать отца из его же блевотины и испражнений. «Пятьдесят способов влюбиться»? Он трахался с проститутками и увольнял секретарш за то, что они отказывались спать с ним. Он был мусором. Пародией на человека. Я уверен: ничьих жизней он не спас, хотя об этом очень пафосно сегодня весь вечер заявляли. Он использовал вас всех, чтобы оплачивать свою яхту и однодневные интрижки.
Я была так ошеломлена, что у меня буквально отвисла челюсть.
— Вау! — выдохнула я и пнула носком ботинка небольшой камешек. — Скажи, а что ты чувствуешь на самом деле?
Он принял мой вызов — медленно повернулся ко мне лицом и шагнул ближе, заставляя мое сердце учащенно забиться. Ни один из мужчин не должен быть таким красивым, как он. Грэм профессионально умел скрывать эмоции за каменным лицом. Интересно, он вообще умеет улыбаться?
— Ты хочешь знать, что я чувствую на самом деле?
Нет.
Да.
Наверное.
Не дав мне возможности ответить, он продолжил:
— Я считаю абсурдной идею продажи билетов на похороны. Я считаю нелепостью извлекать выгоду из смерти человека, превращая прощание с ним в цирковое представление. Я считаю ужасным, что люди платят дополнительные деньги, чтобы попасть на VIP-поминки после всего этого действа. Хотя, с другой стороны, люди ведь платят деньги, чтобы посидеть на том же диване, на котором сидел Джеффри Дамер. (Примеч.: Джеффри Дамер — американский серийный убийца). Вообще пора перестать удивляться людям, но, тем не менее, день ото дня они продолжают повергать меня в шок отсутствием интеллекта.
— Ничего себе… — Я разгладила подол своего белого платья и покачалась с пятки на мысок. — Ты действительно не любил его, да?
Он опустил взгляд на землю, а потом снова посмотрел на меня.
— Ни в малейшей степени.
Я посмотрела в вечернюю мглу, а потом подняла взгляд к звездам.
— Забавно, не правда ли? Как человек, которого один считает ангелом, для другого может стать самым страшным демоном? — Хотя мои мысли, кажется, ему неинтересны. Он вернулся к двери и снова начал стучать по ней.
— Maktub, — улыбнулась я.
— Что?
— Maktub. Это означает, что все заранее предначертано, у всего происходящего есть свои причины. — Не долго думая, я протянула Грэму руку. — Кстати, меня зовут Люси. Это сокращенное от Люсиль.
Он недовольно прищурил глаза.
— Понятно.
Я хихикнула и подошла ближе, все еще протягивая руку.
— Понимаю, писатели иногда не улавливают простых намеков, но это тот самый момент, когда ты должен пожать мне руку.
— Я тебя совсем не знаю.
— Удивительно, но именно в такой момент и нужно пожать человеку руку.
— Грэм Рассел, — сказал он, пожимая мне руку. — Меня зовут Грэм Рассел.
Застенчиво улыбнувшись, я потрясла его руку.
— О, я знаю, кто ты. Звучит заезжено, но я твоя самая горячая поклонница — читала абсолютно все, что ты написал.
— Это невозможно. Кое-что из написанного мной никогда не публиковалось.
— Возможно, но если бы ты опубликовал это, я обязательно прочла бы.
— Ты читала «Урожай»?
Я сморщила нос.
— Да.
Он улыбнулся… нет, просто губы дернулись. Мне показалось.
— Все так плохо, как мне кажется, да? — спросил он.
— Нет, просто я… эта книга не похожа на остальные. — Я прикусила нижнюю губу. — Совершенно не похожа, но я не могу понять чем.
— Я написал ее после смерти бабушки. — Он переступил с ноги на ногу. — Полное дерьмо, которое никогда не должно быть опубликовано.
— Нет, — торопливо сказала я. — От нее у меня тоже захватывало дух, просто по-другому. И поверь, будь она полным отстоем, я так и сказала бы тебе, потому что лгуньей я всегда была никудышней. — Нахмурив брови и сморщив нос, я поднялась на носочки — мама всегда делала точно так же — и снова уставилась на звезды. — Ты не думал посадить дерево?
— Что?
— Дерево. В память об отце. Когда кое-кто из моих близких умер, ее кремировали, и мы с сестрой посадили дерево, под которым зарыли ее прах. На праздники мы покупаем ее любимые конфеты, садимся под деревом и съедаем их в память о ней. Это полный жизненный цикл. Она пришла частью энергии мира и ушла, став ею же.
— Вы на самом деле верите в эти древние предрассудки, да?
— На самом деле, это отличный способ сохранить красоту окружающей среды.
— Люсиль …
— Можешь называть меня Люси.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть.
— Люси — это имя для ребенка. Если ты действительно хочешь чего-то добиться в этом мире, тебе следует стремиться стать Люсиль.
— Приму к сведению. А если ты хочешь когда-нибудь стать душой компании, тебе следует подумать о прозвище Сухарь.
— У тебя всегда такие дурацкие шутки?
— Нет, только на похоронах, на которые людям продают билеты.
— И по какой цене продавали?
— Она варьировалась от двух сотен до двух тысяч долларов.
— Чтобы посмотреть на покойника?
Я пригладила руками волосы.
— Плюс наценка.
— Я уже волнуюсь за будущее поколение.
— Не волнуйся. Предыдущее поколение тоже переживало за тебя. И вот смотри — ты вырос обаятельным весельчаком, — поддразнила я его.
Он почти улыбнулся — во всяком случае, мне так показалось. И это было почти прекрасно.
— Знаешь, я должна была догадаться, что эту надгробную речь написал не ты. На эту мысль меня должен был навести финал — по нему сразу понятно, что не ты автор этих слов.
Грэм выгнул бровь.
— На самом деле, это надгробное восхваление написал я.
Я засмеялась.
— Нет, не ты.
Он даже не улыбнулся.
— Ты права, это не я. Но откуда у тебя такая уверенность?
— Ну… ты пишешь ужасы и триллеры. Я читаю их с восемнадцати лет, и ни в одном еще ни разу не было счастливого конца.
— Неправда, — возразил он.
Я кивнула.
— Правда. Монстры всегда побеждают. Я начала читать твои книги, когда потеряла одного из своих лучших друзей. Их мрачность принесла мне некоторое облегчение. Понимание того, что в мире есть и другая боль, помогло мне справиться с собственной. Как это ни странно, твои книги подарили мне умиротворение.
— Уверен, найдется хоть одна со счастливым концом.