Поэтому, когда меня возвращают в мрачную комнату, я улыбаюсь. Во рту противный металлический привкус, тело ноет, я едва передвигаю ногами. Эти уроды знают, куда бить. Они оказались гораздо смышленее, чем я предполагал. Им не нужна определенная сумма, им нужны ценные бумаги – акции Акулова, его состояние. И из меня они планировали выбить необходимую информацию. Почему-то решили, что мы с отцом Вероники близки, раз уж тот неожиданно в конце года решил нанять нового охранника. Какие еще факторы их заставили так думать – они меня не просветили, да это уже и не имеет значения.
Вероника подскакивает с койки, когда меня, словно мешок картошки, кидают к ее ногам. За похитителями захлопывается дверь, поднимая пыль в чертовски маленькой комнатке. Я смотрю на эту девчонку – в ее глазах застыли слезы и страх. Только это страх не за себя, а за меня, что уже довольно странно. Я привык, что люди вроде нее думают в первую очередь о себе. Какая разница, сдохнет какой-то парень или нет? Главное – выжить самим. Но глаза Ники говорят об обратном. И это пугает меня больше, чем боль в теле, чем предстоящие удары – наверняка их будет еще много.
– Боже, Дима! – шепчет она, пытаясь помочь мне подняться. Откуда столько доброты к тени, которая не стоит и гроша? Я не перестаю удивляться этой девушке.
Вероника усаживает меня на кровать и тянет свои тонкие изящные пальцы к моему лицу. Они теплые и нежные, словно меня касается шелк. После ударов эти прикосновения кажутся чем-то нереальным. Яотворачиваюсь. Жалость это или другое чувство – не имеет значения, оно мне не нужно. Иначе я поменяю свое отношение к Веронике, увижу в ней свет, а к свету легко привыкнуть.
– Дима… – зовет она.
– Давай о чем-то другом, – прошу я, сглотнув слюну с привкусом крови.
Давно меня так отменно не били! Нет ничего удобнее, чем связать человека и втроем выбивать из него информацию. Но черта с два я что-то скажу им. И тут уже дело не в репутации, а в том, что трое на одного – позор для мужиков. Могли бы и нормально поговорить. Грубость не красит даже преступников. Придурки. Не на того напали!
– Тогда… о чем мы будем говорить? Я… – она робко закусывает губу, словно мы не в каком-то дерьмовом заточении, а на прогулке или, скажем, в темном зале кинотеатра. И нет, к сожалению, в этом ее жесте нет ни капли вульгарности или раздражительности.
Да и голос у Вероники звучит нежно, словно она обращается к какому-то особенному человеку, важному. Это причиняет боль сильнее, чем удары под дых. Акулова умудряется вкладывать даже в такую банальную реплику толику заботы и сострадания. А я, уличный пес, не помню, когда обо мне в последний раз вот так открыто заботились. И это бесит. Лучше бы Вероника просто молчала.
– Расскажи… как ухаживать за девушками? – выпаливаю первое, что приходит на ум. Нужно как-то отвлечься, иначе эта атмосфера обреченности сведет с ума нас обоих.
– Ты правда хочешь об этом поговорить? Сейчас? – удивляется она. Да я и сам удивлен, что с языка слетел именно такой вопрос. Неужели нельзя было спросить про погоду или, скажем, машины?! Вот только включать заднюю уже поздно.
– Да, я хочу… поговорить об этом сейчас. На самом… деле… – Мне тяжело проговаривать слова, потому что каждый звук отдается новой волной боли. Словно в моем теле тысяча ножей, которые погружаются глубже и глубже. Их нельзя вытащить, они застряли там до последнего вздоха. Идиотские ощущения. – Я… я никогда не ухаживал за девушками...
Это признание неожиданно искреннее. Моя жизнь лишена таких изысков, как ухаживания за девушкой, так как никогда не знаешь, будет ли в ней вообще завтра. Романтика для меня – всегда мимо. Я не помню, чтобы прилагал особые усилия в плане общения с девушками. Понравилась? Подошел, познакомился, а на следующий день мы переспали. Неважно где. И даже больше – неважно, сколько продлятся наши отношения. Повезет – это будет месяц, повезет еще больше – год, а нет – так разойдемся уже утром и забудем имена друг друга.
– Ну… подарить цветы, – едва слышно рассуждает она, вырывая меня из пучины мыслей. Только сейчас замечаю, что Акулова слишком внимательно на меня смотрит, еще немного, и прожжет дыру в моей черепушке.
Сказать по правде, мне хочется завязать ей глаза, чтобы она не видела, как я морщусь от боли. В минуты слабости я предпочитаю быть один. Привык с детства. Однако приходится продолжать диалог. Это немного отвлекает.