— Каких ребят оставляем в сырой белорусской земле! — тяжело вздохнул Михаил, отходя от могилы.
Богата белорусская земля болотами. Среди золотистых нив, за околицами деревень, на лугах и в лесах — везде расстилаются бесплодные топи. Болото, к которому отступили казаки от моста, раскинулось широко. Издали смотришь — не налюбуешься девственно свежей зеленью. Поросшее по краям саженным камышом, густой осокой, болото блестит на солнце, как зеленое море. Пронесся легонький ветерок. Камыш и осока колыхнулись. Мелкие ровные волны покатились по зеленой болотистой траве от одного края до другого.
Бойцы сидели в тростнике. Кто сложил себе сиденье из мягкого дерна, кто нарвал камыша и, свалив его в кучу, садился точно на перину, постепенно погружаясь в воду. Михаил сел на высокую кочку, ноги положил на другую и стал набивать ленту. От тяжести вода вокруг булькала, всплывали пузырьки. Тахав лежал на коряге, свесив ноги в воду. Раненая рука начинала тревожить. Но он не показывал виду, только кривил рот и изредка скрипел зубами.
Элвадзе, не отрываясь, смотрел в бинокль.
— Танкетки подходят, — спокойно сказал он.
Пластуны встрепенулись, кое-кто поднялся, хотел бежать.
— Куда? — крикнул Михаил.
— Ни с места! — приказал Элвадзе, сжав автомат. А сам думал: «Ну и положение — ни гранат, ни бронебойных патронов…»
Танкетки приблизились, начали прочесывать камыш. Засвистели пули, словно ножницами срезали осоку. Пуля пробила противогаз на спине Михаила.
— Ложитесь в воду, — тихо сказал он и по шею погрузился в болото. Стиснув зубы от холода, Михаил держался за рукоятки «максима». Пальба утихала.
— Дышите в рукав, — шепнул Элвадзе.
— Сандро, ударить в смотровую щель? — спросил Михаил.
— Ударь, чтоб шайтаны умолкли, — тихо сказал Тахав.
— Пока не надо, — запретил Элвадзе, — может, вылезут из своих ящиков.
Опять тихо. Блестели на солнце голубые окна воды между огромными кочками, густо обросшими тростником и осокой. Низко пролетели утки, шлепнулись в воду, начали купаться, окуная и выгибая свои фиолетовые шеи. «Значит, недурно мы замаскировались. Даже утки не замечают», — подумал Михаил. Холод пронизывал до костей. Пальцы ног горели, будто опустили их в кипящую смолу. Лицо побледнело, губы посинели, густые широкие брови, до глянца черные, взъерошились. Преодолевая дрожь и холод, он крепко сжимал рукоятки пулемета, словно боясь, что утонет без них. Сильно и гневно заколотилось сердце. «Дать бы мне с «максимом» волю, и я показал бы, какие в болоте черти водятся, — размышлял он. — Хорошо, если вылезут из машин. Тогда слава Элвадзе. А если немцы умчатся живыми и здоровыми? Вот позор будет — волка выпустили из хлева».
Из люка вылез танкист в засаленном комбинезоне. В одной руке он держал парабеллум, в другой — бинокль. Оглядевшись по сторонам, он сорвал несколько ягод перезревшей малины и что-то пробормотал. Вылезли еще два немца и тоже стали рвать малину. Затем они закурили короткие, как револьверные патроны, сигаретки. Из танкеток вышли еще три солдата…
— Сандро, не могу, руки горят, — сквозь зубы процедил Елизаров. Он неловко повернулся, зашелестел камыш, послышался плеск. Утки взлетели вверх. Немцы из пистолетов и автоматов начали стрелять по ним.
— Огонь! — скомандовал Элвадзе.
Раздался залп из автоматов. В руках Михаила гневно заговорил «максим».
Две танкетки с лязгом рванулись вперед, а две другие остались на месте: их пассажиры попадали, сраженные пулями.
— Каюк, — сказал Тахав, выпустив очередь из автомата.
— Хорошо работает братишка «максим», — Михаил постучал пальцами по пулемету.
— Хвали свои глаза и руки, — заметил Элвадзе. И подал команду: — Поднимайтесь! Сейчас на этом месте будет вода гореть.
Пошли казаки, мокрые и усталые, по затопленному камышу, держа винтовки и пулемет над головами. Остановились друзья на самой середине болота, в зарослях, примостились на кочках.
— Выворачивайте карманы, заправиться надо, — Элвадзе погладил коротко подстриженные, тонкие, как брови, усы.
— Все вывернуто, друг, одна махорка осталась и ту не закурить — мокрая. А заправиться охота, — сказал Михаил и щелкнул языком. — В животе лягушки квакают.
— У меня тоже курсак пропал. — Тахав положил руки на живот.
— А у меня что-то есть! — обнадежил Элвадзе.
— В одном кармане пусто и в другом ничего, — съязвил Михаил.
— Ты плохо знаешь меня. У меня всегда есть для друзей угощение, — улыбнулся Элвадзе. Он достал из своей заветной брезентовой сумки пачку печенья в зеленой обложке и торжественно добавил: — Пожелаем здоровья кондитерской фабрике «Большевик»!