— Без нуля, — подтрунивал Михаил. — Ну, дай плясовую.
— Пляши бии-кюи, нашу башкирскую! — махнул кураем Тахав и заиграл.
— Под эту музыку хорошо гостей угощать, много не съедят: уснут.
— Темнота ты в музыке, Михаил! — загорячился Тахав. — А сейчас я песню спою, «Джигиту» называется, слова Салавата Юлаева, музыка моя. — И он запел:
— Вот это песня! — воскликнул Михаил и забил в ладоши.
— Знаете что, товарищи, — прощаясь, сказал комиссар дивизии. — Ваш полк теперь в резерве. Устройте концерт самодеятельности.
— Пленного отправьте в штаб корпуса, — шепнул Пермякову Якутин, пожелал всем спокойной ночи и вышел.
Михаил сел на скамью, разгоряченный пляской. Музыка умолкла. Девушки стали прощаться с бойцами. Пермяков попросил Веру накормить пленного. Вера с ненавистью посмотрела на Заундерна. Она узнала в нем того насильника, который вместе с другими офицерами, разыскивая схваченного Михаилом связиста, вытащил ее из ямы, где она скрывалась с матерью, Костюшкой и соседками.
— Это тот подлец, который выскочил тогда в окно, — сказала Вера.
— Шкуру спасал, плюгавый черт! — выругался Михаил. — А здесь кривляется, как шелудивая обезьяна. Жаль, что не успели тогда его кокнуть.
На пленного набросились Костюшка и парни, сжав кулаки. Пермяков поднял руку и строго сказал:
— Нельзя, самосуд не разрешаем.
— А им можно убивать детей и старух? — Вера заплакала, вспомнив холодное лицо матери. — Палач! — выхватила она пистолет.
Заундерн упал на колени, позеленел. Пермяков успокаивал Веру. Элвадзе не вытерпел:
— Товарищ командир эскадрона, разрешите вопрос: в ваш сарай забрался волк, задушил овцу, теленка. Что будете делать?
— Обухом в лоб.
— А почему этого волка спасаете? — кивнул Элвадзе на гитлеровца и щелкнул затвором.
— Елизаров, отправьте пленного, — приказал Пермяков.
— Есть отправить, — повторил Михаил. — Выходи! — крикнул он гитлеровцу.
Ночь была темная. Месяц скользил к земле. На листьях низких ветвистых вишен, растущих под окном, блестели капельки росы.
Михаил взял на изготовку автомат, вспомнил немецкие слова из разговорника, четко произнес:
— Форвертс! Вперед!
Заундерн заартачился, требовал командира, с опаской глядя на белорусских девушек и парней, грозивших ему.
— Иди, иди, теперь я командир, — подтолкнул Михаил офицера.
Вышел Пермяков, напомнил конвоиру, чтобы он был осмотрительнее, подальше держался от гитлеровца:
— Это черт, а не немец…
— Не надо и черта, если есть фашист! — Михаил вытащил из кармана пистолет и засунул его за ремень.
— Господин офицер! — Заундерн вдруг заговорил по-русски. — Я требую усилить конвой.
— Требуете? — иронически протянул Пермяков. — Зачем?
— Я боюсь самосуда толпы…
— Не бойтесь смерти, вы заслужили ее. Ведите, Елизаров, — поторопил Пермяков.
— Дрожишь, как волк в капкане? Ничего! Бывает, и волка берут за холку, — подтолкнул Михаил Заундерна и повел его в штаб корпуса.
9
Вера убирала со стола пустые котелки. Она то и дело выглядывала в разбитое окно. На улице стало туманно. Девушка забеспокоилась о друге. Не ровен час, в такой туман опытный немец может его обмануть…
Хлопнула дверь. В комнату вошел Михаил. Вера не удержалась, бросилась к нему. Казак ласково усмехнулся, несмело обнял ее за плечи, достал из каски завернутое в зеленую бумагу печенье, спрятанное еще в засаде. Девушку тронуло внимание Михаила. Она молча перевязала ему палец, тревожно взглянула в черные глаза и шепнула:
— У вас температура…
Вернулся из штаба полка Пермяков. Он удивленно посмотрел на казака.
— Товарищ командир эскадрона, разрешите доложить: фашисту… капут!
— Как?! — воскликнул Пермяков.
— Не мог я иначе, — пробормотал Михаил и стал рассказывать. — Ночь темная. Фашист все время останавливался, просил курить, облегчался. Чувствую: хочет броситься на меня. Но не вышло, не подпускал я его близко. Потом стал баламутить мне мозги. «Листовки немецкие читал?» — спрашивает.
«Читал», — говорю. «Нравятся?» — опять задает вопрос. «Очень, — отвечаю, — сразу видно…»— «Что видно?» — перебил он меня. «Что писал их подлец». Он удивился: «Почему?» Я пояснил, что листовки ихние — брехня. Он мне свое доказывать. «Молчать! — говорю. — Не агитировать меня». Он тогда с другой стороны стал подъезжать. «Не собираетесь ли в плен? Все равно, — говорит, — капут русской армии. Бежим со мной, награду получите». Я опять приказал ему замолчать. Вдруг он на меня бросился, как сорвавшаяся с цепи собака. Думать некогда: кто кого. Я хлопнул его из трофейного, — Михаил показал парабеллум.