В селе не прекращалась пальба. Немцы прочесывали окрестности селения. В небе то и дело вспыхивали белые пучки ракет. Вера сидела в роще в трехстах метрах от крайней хаты.
Воздух после полуночи становился холоднее. На землю ложился густой туман. Вера скорчилась под колючим кустом. Вдруг послышался шорох. Девушка встрепенулась. Кто? Свои или чужие? Вера крепко сжала пистолет. Но выстрелить не успела. На нее с диким лаем бросилась большая, как волк, немецкая овчарка. С гиком подскочили гитлеровцы и схватили девушку в полувоенной форме.
— Партизан! — прошипел гитлеровский офицер.
13
Дверь сарая отворилась. Луч света прорезал сырую тьму и упал на лицо Михаила.
— Товарищ Елизаров, — произнес фельдшер, — партизан помешаль нам, стреляль. Вы писали на мой бумага?
— Убирайтесь! — зло сказал казак и уткнулся головой в землю.
— Жаль, не вериль мне… А какой твой польк? — дергал фельдшер Ломакина за плечо. Уралец от потери крови начал коченеть.
— Елизаров, ты думай хорошо, повериль мне. Я тебе добро желаль. Ты замерзаль, — фельдшер проворно вышел и принес шинель.
Весело ухмыляясь, он накинул ее на Михаила.
— Не скажи офицер… За помощь и шинель меня хы-ык, — фельдшер провел пальцами по своей шее. — Будешь жив. Утром отправиль вас в тыл, лагерь военнопленных… Ты артиллерия?
Елизаров покачал головой и с трудом прошептал:
— Я казак донской…
— Хорош, хорош казак. Командир полка тоже казак. Как фамилия командир дивизия? Доватор? Белов?
— Нет, — Михаил подозрительно взглянул на немца. «Почему у него с языка не сходит слово «командир»?»
— Ничего я не скажу! — Михаил отвернулся.
Фельдшер нахмурился. Глаза его стали злыми.
Некоторое время он молча смотрел на раненого и вдруг яростно бросился на него:
— Я заставиль тебя, комсомол!
Фашист сдернул повязку с лица раненого казака, бросил окровавленный бинт на землю, ударил пленника носком сапога по голове и громко свистнул.
В сарай вошел фельдфебель, круглолицый, со вздернутым носом. В руках у него был фонарь с широким двойным фитилем, от которого тянулось вверх, как красный лист, колышущееся пламя. Гитлеровцы о чем-то поговорили между собой и приступили к допросу. Фельдшер наступил тяжелым сапогом на раненую ногу Елизарова.
— Будешь говорить?
Михаил закрыл глаза, стиснул зубы. Боль электрическим током пробегала по всему телу, кровь из раны и разбитого носа заливала лицо.
Казак молчал. Фельдшер выхватил из сумки острый нож, резнул им по левому уху Михаила. Кровь брызнула в лицо фашиста.
— Молчаль будешь — капут! — крикнул немец.
Он выдергивал волосы из головы раненого, колол иголкой шею, затылок, под ногтями. Елизаров не проронил ни слова. Он только судорожно вздрагивал и глухо мычал, когда боль становилась нестерпимой.
— Не будешь говорить? — спросил фельдшер. — Капут тебе будет, — повторил он, продолжая глумиться над раненым.
14
С утра немецкие солдаты рыскали по дворам, тащили из хат горшки, хлеб, кукурузу. Во дворах раздавались выстрелы, слышался плач детей, женщин. И все эти звуки, доносившиеся до Михаила, только что пришедшего в сознание, раздирали его сердце.
Дул холодный ветер, лил дождь. Сквозь старую тесовую крышу студеные капли падали на голую грудь Михаила. Раненый и истерзанный, он совсем озяб. Зубы стучали, вызывая мучительную боль в раненом подбородке. Он пытался сжать зубы, чтобы умалить боль, но не мог — ныли челюсти. На дворе послышались шаги. Михаил прислушивался с каким-то холодным равнодушием. «Все равно прикончат, — думал он. — Хорошо, что выдержал пытку. Теперь и умереть не стыдно»…
Скрипнула дверь. В сарай кого-то втолкнули. Дверь сразу захлопнули. Сквозь щель пробивался свет.
Михаил увидел Веру, обомлел. Что-то невероятное происходит.
— Родной мой, живой?
Она села рядом с ним, приподняла его голову, положила себе на колени.
— Мученик, — разрыдалась Вера, увидев его изуродованную грудь и окровавленное лицо.
— А с тобой что они сделали? — спросила она Ломакина, дотронулась до его холодной руки и прошептала: — Умер.
Вера платком, смоченным слезами, стирала кровь с лица Михаила.