Глава седьмая
Ровно в восемнадцать Сергеев распахнул дверь кабинета Викентьева. Попов ожидал увидеть там членов оперативной группы, но, кроме самого подполковника, в маленькой комнатке никого не было. - А где же остальные? - непроизвольно вырвалось у него. - Здесь все, кому положен инструктаж, - сказал Викентьев. - И все, кому он нужен. С момента встречи на лестничной площадке Попова не оставляло ощущение, что в Викентьеве что-то изменилось. Сейчас он понял - что именно. Подполковник стал сух и холоден, ни одного лишнего движения, слова, жеста. Окаменевшее лицо, цепкий пристальный взгляд, резкий, повелительный тон. Чувствовалось, что им владеет глубокое внутреннее напряжение, но оно надежно обуздано железной волей. - Ну, что стали столбами? Садитесь. - Викентьев ощутил натянутость обстановки и чуть расслабился, даже позволил себе изобразить некое подобие улыбки. - Нервничаете? Так всегда... Попов опустился на краешек стула. Сергеев устроился основательней развалился, как в кресле, скрестив на груди руки и вытянув ноги почти во всю ширину кабинета. - Завтра исполнение. - Лицо Викентьева снова окаменело. - Оно представляет сложность двумя обстоятельствами. Первое - неопытность капитана Попова. Второе - чрезвычайная опасность объекта. Фразы были рубленые и четкие. - Это Лесухина-то? - презрительно спросил Сергеев. Викентьев пристально посмотрел на него, и сразу стала очевидной недопустимость вольного тона и развязной позы майора. Сергеев заерзал, сел ровно и подобрал ноги. "И правда Железный Кулак", - подумал Попов. - На Лесухина отказ пока не пришел, - продолжил Викентьев. - Завтрашний объект - Кадиев. В кабинете воцарилась тишина. Попов не понимал, в чем дело. - Точно! - Сергеев растерянно похлопал себя по мощному загривку. - Как же мы про него забыли? - Побег все спутал. Месяц искали, месяц лечили. Отказ в помиловании пришел, а исполнять нельзя - он снова под следствием. Так и выпал из наших планов. - Викентьев казался обескураженным, и стало ясно, что он не каменный и не железный, обычный мужик, немолодой, жизнью битый, одним словом, "хмурый", не привыкший ошибаться и оправдываться. - А неделю назад вступил в силу последний приговор - три года лишения свободы за побег из-под стражи. Это наказание поглощается основным. - Зачем же было вола вертеть? - спросил Попов. - Следствие, суд, кассация... Чтобы смертнику три года добавить? Глупость какая-то... - А лечить не глупость? - вмешался Сергеев. - В этом кабане пять пуль сидело - пусть бы и загибался! Так нет - оперировали, кровь переливали, лекарства дефицитные тратили... Ради чего, спрашивается? Викентьев прищурился. - Ради одной совсем незначительной вещи, - елейным голосом проговорил он и доброжелательно улыбнулся. - Закон называется! Приходилось слышать, мальчики? И тут же подался вперед, стер улыбку и совсем другим тоном добавил: - А виноват в этой канители тот, у кого не хватило там, на месте, сообразительности на шестую пулю... Заметив кривую ухмылку Сергеева, подполковник назидательно поднял палец. - Кстати, тоже в рамках закона, может, чутьчуть на грани... Но на месте эти рамки всегда пошире, чем в кабинете! - Вы это прокурору объясните, - не переставая кривить губы, сказал Сергеев. - Ладно, к делу! - Викентьев хлопнул ладонью по крышке стола. - Кадиев личность известная, но все равно прочтите... Он протянул картонную папку с приговором и фотографиями. Члены спецопергруппы всегда знакомились с материалами дела, чтобы сознательно, в соответствии со своими убеждениями, выполнить ту работу, которая им предстояла. И хотя Сергеев и Попов достаточно хорошо знали преступную биографию Кадиева, они самым скрупулезным образом принялись изучать документы, призванные сформировать у них необходимый настрой. Кадиева знали во всех органах внутренних дел страны, наряду с самыми выдающимися преступниками он навечно вошел в криминальную летопись уголовного розыска под прозвищем Удав. В отличие от остальных фигур этого мрачного пантеона его не отличали оригинальность преступных замыслов, тонкая хитроумность расчетов или баснословные доходы. То, что он делал, было по сути гнусно и примитивно, доступно любому опустившемуся бродяге. Другое дело, как он все обставлял... Феномен Кадиева обусловило сплетение болезненно извращенной фантазии и биологических свойств организма, которые вопреки законам природы были в большей степени звериными, нежели человеческими. Чудовищная физическая сила, нечувствительность к боли, не исключающая вменяемости сексуальная психопатия с садистской окраской. Каждое преступление он называл "свадьбой". Сначала долго и тщательно выбирал "невесту". Абы кто на эту роль не подходил - претендентка должна была чем-то выделяться из общей массы. Актриса местного театра, манекенщица Дома моделей, победительница конкурса красоты, стюардесса... Или просто симпатичная общественница, имевшая несчастье попасть на газетный фотоснимок. Фотография была обязательна для ритуала "помолвки". Удав вырезал их из журнала, снимал с Досок почета, портрет актрисы выкрал прямо из фойе театра. Если готовый снимок отсутствовал, он терпеливо выслеживал жертву и незаметно фотографировал. Специально для этого купил фоторужье с мощным объективом и изготовил приспособление для скрытой съемки: в толстую книгу встроил широкоформатный "Горизонт". "Помолвка" проходила с цветами, конфетами и шампанским. Кадиев в черном костюме, со строгим галстуком и цветком в петлице поднимал хрустальный фужер, чокаясь с бокалом, стоящим напротив, рядом с портретом "невесты". Дождавшись щелчка автоспуска закрепленного в штативе фотоаппарата, он символически пригублял бокал и выливал шампанское в раковину. Спиртного Кадиев не употреблял, не курил и всю жизнь усиленно занимался спортом. Имел первый разряд по тяжелой атлетике, был кандидатом в мастера по боксу и дзюдо, хорошо владел карате. В толстом альбоме имелась полная подборка фотографий, запечатлевших его спортивные достижения. В другом, потоньше, были собраны снимки "невест" и сцены "помолвок". Работал Кадиев на стройке. Характеризовался положительно, особо отмечалось увлечение спортом и фотографией. Товарищей у него не было, ребята из бригады объясняли это крайней замкнутостью и нелюдимостью. Некоторые побаивались могучего такелажника: мол, чувствуется в нем что-то дикое, дурное, опасное... А факты? Нет, ничего конкретного... После "помолвки" Удав готовился к "свадьбе". К этому времени он успевал изучить образ жизни "невесты", ее маршруты, привычки, круг общения. Если она жила одна - намечал пути проникновения в дом, если нет - подбирал подходящий сарай, чердак, подвал, открывал замки, смазывал петли, приделывал изнутри задвижку, оборудовал "брачное ложе". В выбранный день надевал неприметную спортивную одежду, брал дорогой японский "Никон" со встроенной фотовспышкой, обильно прыскался душистым одеколоном. Действовал всегда одинаково: молниеносное нападение, парализация воли жертвы и изнасилование с медленным удушением. Если все проходило как задумано, он фотографировал последствия "свадьбы" и, умиротворенный, возвращался домой, где подробно записывал в дневник происшедшие события. Если что-то не получалось так, как он хотел, Удав приходил в ярость и совершал нападения на первых попавшихся женщин. В этих случаях снимков он не делал, но в дневник скрупулезно заносил свои чувства и переживания. Маньяк безумствовал почти три года. За ним остались восемнадцать трупов в разных городах страны. Расстояния Удава не останавливали: взяв отпуск, он мог вылететь на "свадьбу" за тысячи километров. По стране ходили пугающие слухи, деяния садиста многократно преувеличивались, молва довела число задушенных до нескольких сотен. Некоторые слухи имели под собой реальную почву. Удав действительно провел "помолвку" с известной певицей, выследил ее, но довести замысел до конца не сумел: певица не оставалась одна, а вскоре уехала на гастроли за рубеж. Между тем сотни тысяч поклонников "похоронили" и оплакали своего кумира. Слухи распространялись с огромной скоростью. Волны паники охватывали города, районы, даже целые республики. Сообщение о задержании Удава напечатали центральные и местные газеты, подробности передали по радио и телевидению. Судили его в Красногорске, по месту совершения двух последних преступлений. Процесс проходил при закрытых дверях, бушующая толпа осаждала здание областного суда, требуя применения к убийце высшей меры. Такое же требование содержалось в сотнях коллективных писем и телеграмм. В подобном исходе сомневался, пожалуй, только один - сам Удав. Держался он дерзко, вину не признавал, презрительно слушал показания экспертов и криво улыбался. Когда суд осматривал фотографии "помолвок" и "свадеб" и председательствующую Герасимову - строгую сорокалетнюю женщину, известную своей чопорностью и официальностью, передергивало от отвращения. Кадиев самодовольно хихикал и облизывался. После оглашения приговора Удав страшно оскалился и заскрипел зубами. - Вот вам хрен - "вышака"! У вас еще пули для меня нету! На губах у осужденного выступила пена, тело изогнулось, солдаты конвоя пытались вывести его из зала, но не могли сдвинуть с места. - А ты, сука, со мной не прощайся, - крикнул Кадиев Герасимовой. - Я тебя... так же, как остальных! А снимки по суду разбросаю! На помощь солдатам подоспел резерв, Кадиева выволокли за дверь, где он продолжал буйствовать и откусил сержанту мизинец, после чего "упал с лестницы", получив телесные повреждения. Судя по количеству ушибов и переломов, упал он не менее шести раз. Впрочем, в подробности никто не вдавался, так как стало известно, что судью Герасимову прямо из кабинета забрала "скорая помощь" с гипертоническим кризом. Да и сержанта пришлось комиссовать. Удав прокантовался на больничке не более трех недель - на нем все заживало как на собаке. Рассказывали, что в камере смертников он утром и вечером делает по тысяче приседаний, каждый день два часа занимается онанизмом и четыре часа отрабатывает боевые приемы карате. Но это уже не вызывало интереса ввиду неотвратимости логического конца, медленно приближаемого судебноканцелярской волокитой. Осужденный Кадиев был списан из мира живых, о нем постепенно забывали. Но он напомнил о себе, его фамилия вновь заполнила оперативные сводки и каналы шифрованной связи, снова ради него поднимались по тревоге райотделы, извлекались из архивов и заново размножались его фотографии и описание примет, водворялись на стенды "Их разыскивает милиция". Смертник Кадиев совершил побег. Его этапировали к месту дислокации спецопергруппы "Финал". Вагонзак прибыл на станцию назначения по расписанию и отрыгнул из провонявшего потом, испражнениями и карболкой нутра изжеванный человеческий материал на грязный, заплеванный асфальт перегрузочного двора. Автозаков еще не было, этап посадили на землю, конвой образовал охраняемый периметр, начкар сорванным голосом прокричал традиционную угрозу о возможности применения оружия. Смертник, как и положено, находился в наручниках, отдельно от остальных подконвойных. Сидел на корточках, чуть в стороне, ближе к рельсам, выставив вперед скованные руки и остановившимся взглядом уставившись в жирно блестящие сапоги своего персонального конвоира. Когда мимо с лязгом и грохотом пошел товарняк. Удав рванулся, руки оказались свободными (как это получилось - никто не понял, впоследствии в материалах дознания получила закрепление невероятная мысль о разорванном кольце наручников), и бросился в этот самый лязг и грохот между бешено вращающихся черных колес, стертых добела по кромкам, где они жадно закусывали такой же стертый край рельса. Конвойный - опытный сержант второго года службы, среагировал мгновенно: лязгнул затвором и распластался на перроне в положении для прицельной стрельбы. Кадиев проскочил между колесами еще раз и, оказавшись по ту сторону состава, со всех ног несся к выходу из грузового двора. Сержант дал очередь, крутящееся колесо отбросило пули, завизжали рикошеты, подконвойные без команды вскочили и, матерясь, шарахнулись к хлипкому заборчику, возникла сумятица, начкар выстрелил в воздух. Только через десять минут удалось вернуть этап к подчинению, уложить всех лицом вниз и пересчитать, после чего начкар смог отлучиться к телефону. За это время Кадиева и след простыл. Милиция города была переведена на усиленный вариант несения службы, аэропорты, вокзалы, автодороги надежно перекрыты, специальные группы по квадратам прочесывали окрестности. Результата это не давало и вечно продолжаться не могло. Через двадцать дней усиленный вариант отменили, решив, что беглец успел вскочить в поезд и выехал из города еще до объявления всеобщей тревоги. На самом деле было по-другому: Кадиев с примитивной, но верной хитростью отлежался в сухом подвале, питаясь сырой картошкой и соленьями, а когда опасность миновала, выехал в Красногорск, где собирался исполнить брошенную Герасимовой угрозу. Скорее всего это бы ему удалось, но начальник местного уголовного розыска серьезно отнесся к последней угрозе смертника и дом судьи периодически контролировался. Кадиева обнаружили, когда он устанавливал задвижку с внутренней стороны подвальной двери прямо в подъезде Герасимовой. Он был вооружен ножом и сдаваться, естественно, не собирался, а группа захвата не собиралась с ним церемониться. В результате вместо "брачного ложа" Удав оказался на операционном столе. Хирург отметил уникальность организма: "Пять пуль, а давление почти в норме". - Живучий, сволочь! - оторвался от бумаг Сергеев. - И как таких земля носит? Всякое видел, но тут... Повезло Валере... - Как же он наручники порвал? - спросил Попов, не обратив внимания на последнюю фразу майора. - Там кольцо крутится, на излом никак не возьмешь... - Это так и останется загадкой, - ответил Сергеев. - Во всяком случае, ни у меня, ни у Владимира Михайловича такой фокус не получился - специально пробовали. - А как же он? - Как, как... Вот у него и спроси. Или он вдесятеро сильнее, или... - Что? - не понял Попов. - Или наручники не были закрыты как следует. Может, по халатности, а может - совсем наоборот, - снисходительно разъяснил майор. - В жизни всякое бывает. "Браслеты" не нашли, экспертизу не делали, значит, эту тайну Удав заберет с собой. - А если вправду спросить? - Спроси, Валера, конечно, спроси. Тебе ж небось и про его занятия в камере интересно? Вот и получится вечер вопросов и ответов. - Чтобы с "браслетами" больше проколов не вышло, у нас есть одна штука. Викентьев отпер сейф, порылся и положил на стол тяжелый газетный сверток. - Изучи, Валера, тебе с ней работать... Подполковник аккуратно развернул газету. В ней оказался отрезок толстой стальной полосы с массивными откидывающимися, как у амбарных замков, дугами с каждого конца. - Это никак ни сломать, ни разорвать. Викентьев защелкнул запоры, показал, как они открываются маленьким шестигранным ключом. - Теперь сам попробуй. - Да это колодки... Килограмм шесть будет? - Валера открыл замки, закрыл, снова открыл. - Сварка какая-то грубая... Самодельщина, что ли? - А ты думал, централизованное снабжение? Сами крутимся! - чертыхнулся Сергеев. - Голь на выдумки хитра... - Слушай, Саша, а почему ты сказал, что мне повезло? - вспомнил вдруг Попов. - В чем оно, это везение? Сергеев и Викентьев переглянулись. - Поймешь! - коротко ответил за майора руководитель специальной оперативной группы.
Глава восьмая
По пустынной улице сквозь мигающие, как глаза зверей, желтые огни работающих в ночном режиме светофоров на скорости восемьдесят километров в час несся хлебный фургон. Запоздалые прохожие провожали его глазами, веселая компания, растянувшаяся на проезжей части дороги от ресторана "Интурист" к стоянке такси, шарахнулась на тротуар. - Пользуются, что ночь, и гоняют пьяными! - возмутился дородный мужчина с повадками начальника средней руки. - Надо бы номер записать. Это не имело смысла. Машина не была зарегистрирована ни за управлением хлебопродуктов, ни за отделом торговли. К тому же вел ее совершенно трезвый сержант Федя Сивцев: в обыденной жизни милиционер-шофер, а сейчас - пятый номер спецопергруппы "Финал". Он был в штатском - легкой, не стесняющей движений одежде, под курткой на поясе висела кобура с пистолетом. Рядом сидел второй номер - подполковник Викентьев в форме, но не своей обычной, зеленой - внутренней службы, а в серой, милицейской. На коленях он держал короткий, со складным прикладом и утолщенным дульцем автомат "АКС-74У" - специальную модификацию армейского оружия, удобного в ближнем бою. В кузове - не деревянном, обитом жестью, а сваренном из прочного стального листа, располагались капитан Попов и майор Сергеев, оба в штатском легкой, не стесняющей движений одежде, без всяких галстуков, хлястиков и шнуровок. Слева на поясе у каждого довольно откровенно топорщилась кобура, в которой лежал макет пистолета. Настоящий "ПМ" находился в правом кармане с досланным в ствол патроном, и это не считалось нарушением. Четыре крохотные камеры в углах фургона были пусты. Одной вскоре предстояло принять кратковременного пассажира. Фургон с надписью "Хлеб" вырвался из города на простор магистральной трассы и в соответствии с инструкцией увеличил скорость до девяноста. Обычная хлебовозка обязательно стала бы выть, гудеть и скрипеть, угрожая каждую минуту развалиться. Спецмашина опергруппы "Финал" шла ходко, без видимого напряжения, и в этом была заслуга руководителя группы Викентьева, не жалеющего спирта для авторемонтников и лично вникающего во все тонкости технического обслуживания. Сейчас Викентьев напряженно наблюдал за трассой и лицо его больше, чем когда бы то ни было, напоминало каменную маску. Незаметно для пятого номера он расстегнул кобуру, потому что стрелять вправо из автомата несподручно, да и не развернешься быстро в тесноте кабины. Опасность нападения на спецмашину в данный момент существовала чисто теоретически, но Викентьев готовился к нему, как к вполне реальному событию, которое может произойти на любом участке тридцатикилометрового пути до Степнянска. В Степнянске находилась старая, еще дореволюционной постройки, тюрьма. В нее этапировались смертники со всей южной зоны; Считалось, что там и исполняются приговоры. Это было устоявшимся заблуждением, которое осведомленные люди не опровергали. Недаром Попов так удивился, узнав сегодня о порядке работы. Попов действительно был удивлен. Необычным оказался инструктаж о соблюдении мер безопасности, необычна экипировка: макеты оружия для отвлечения внимания объекта в случае нападения, защитные очки, всевозможные хитрости и уловки. И самая большая неожиданность - развеянный миф о Степнянской тюрьме. "Почему? - спросил он Викентьева. - Ведь проще группе съездить на исполнение, чем возить объект туда-сюда. И риска меньше..." Викентьев не был расположен к разговорам, а потому сухо отмахнулся: "Вначале пройди полностью весь цикл, от начала до конца, потом спрашивай, что непонятно. А скорей всего - сам во всем разберешься". В кузове фургона было душно, тусклый свет желтоватой лампочки под матовым плафоном усиливал это ощущение. Сергеев монотонным голосом пересказывал различные ЧП из обзоров практики "Финалов". Примеры он подобрал таким образом, чтобы подтвердить высказанные им тезисы: любая живность, даже заяц, если загнать в угол, - представляет опасность для охотника. Самая опасная на свете дичь - это человек. Значит... - ...Зубами вытащили из табуретки и заточили о стену. Получился вроде как небольшой стилет... Попов с трудом провернул проржавевший раструб вентиляционной шахты. В стальную коробку пошла струя прохладного ночного воздуха. Он несколько раз глубоко вздохнул. - ...знаешь, в вентиляционном отверстии, из тонкой проволоки? Расплели ее аккуратно и сделали удавку. Значит, оба вооружились. Потом один пропустил лямку под мышками и вроде повесился, язык вывалил, а второй в дверь колотить. Расчет простой - глянет постовой в волчок и забежит удавленника спасать... Хорошо опытный старшина попался - объявил тревогу и вместо одного в камеру зашли шестеро да с резиновыми палками... Попов подумал, что муторно ему стало от разговоров Сергеева. - Скажи-ка, Саша, почему на спецмашине "Хлеб" написано, а не "Молоко", например, или там "Мясо", "Мебель"? - перебил он майора. - Ее несколько раз перекрашивали. То "Аварийная", то "Техпомощь", то "Лаборатория". Но "Хлеб" удобней. Его ведь ночью развозят, а значит, вопросов меньше. Так и осталось, хотя генералу не нравится. - Почему? - Кто его знает. Викентьев спорил-спорил и своего добился. - Генерала переспорил? - А то! Знаешь, какая у него воля? Железный Кулак! А зэки зря прозвищ не дают. Сергеев продолжал рассказывать теперь уже про Викентьева. Попов облегчения не испытывал. Ему по-прежнему было душно, мутило. Может, оттого, что в кузове нет окон? Укачало? Но он понимал: дело в другом. В предстоящем. Как бы не оскандалиться... Сергеев рассказывал про судью, пожелавшего увидеть, как исполняется его приговор, - бедняга брякнулся в обморок, потом месяц лечил нервное расстройство. И с той поры этих приговоров не выносит... Фургон вкатился в Степнянск, снизив скорость, порыскал по узким улочкам, раскачиваясь на ухабах и колдобинах, и наконец оказался у высокой глухой стены с огромными металлическими воротами, выкрашенными в зеленый цвет. Викентьев нажал кнопку, и в кузове несколько раз мигнула тусклая лампочка под матовым плафоном - знак того, что остановка является плановой. Если бы условного сигнала не последовало, третий и четвертый номера должны были достать оружие, открыть замаскированные бойницы в бортах фургона и приготовиться к отражению нападения. Ровно в ноль тридцать, в точном соответствии с графиком, машина въехала под своды Степнянской тюрьмы, именуемой в официальных документах Учреждением КТ-15, и замерла в гулком, отделанном белой плиткой зале, напоминающем шлюз. Такое впечатление создавали тяжелые, с массивными запорами ворота сзади и впереди, которые никогда не открывались одновременно, чтобы внутренний, тюремный, и внешний, вольный, миры не могли соединиться напрямую. Здесь разгружались автозаки, проводилась перекличка, прием-передача личных дел, обыск и фельдшерский осмотр. Неприятная, но привычная для обеих сторон процедура длилась достаточно долго, под высоким потолком скапливался неразборчивый гул, из которого иногда вырывалось злое ругательство, забористая частушка, глумливый смех или истеричный плач. Временами невнятную мешанину слов и других звуков разрубали властные выкрики команд, гул немного стихал, а после последнего приказания и вовсе наступала тишина, тишина ожидания: створки внутренних ворот начинали наконец медленно расходиться. Когда в тюрьму приходил следователь, опер, адвокат или секретарь судебного заседания с протоколом, они вначале просовывали удостоверения в квадратик отодвинутой изнутри стальной обшивки, протискивались сквозь щель сторожко приоткрытой калитки, сообщали помдежу о цели визита, а тот звонил в спецчасть, перепроверял и выписывал пропуск, который выдавал в обмен на удостоверение личности. Только после этого, предъявив пропуск у внутренних ворот, посетитель попадал на территорию строгорежимного Учреждения КТ-15. Еще более придирчиво проверялись плановые, а особенно специальные конвои, имеющие целью вырвать из Учреждения тех, кого надлежало содержать под усиленным надзором. Внутренняя охрана зорко оглядывала форму вооруженных людей, отыскивая возможные погрешности, выдающие "маскарад", сличала внешность с фотографиями личных документов, особое внимание обращалось на срок их действия, проверялись полномочия начальника конвоя, подписи, даты и печати на требованиях об этапировании. Опытный Валера Попов настроился на долгую процедуру и был удивлен тем, что сегодня шлюзование внутрь оказалось облегчено до предела. Спецопергруппу ждал лично подполковник Кленов - начальник Учреждения КТ-15, хорошо знающий Викентьева и Сергеева, осведомленный о задачах группы, прекрасно понимающий чрезвычайность мероприятия и заинтересованный в его быстром и успешном завершении. - Забирайте скорее, - сказал Кленов, здороваясь со всеми за руку и не думая проверять документы у незнакомого ему Попова. - Сегодня по телевизору ночная программа - европейская эстрада, может, успею... Вот его личное дело. Расписывайся. А я на требовании... Здесь же, в отделанном кафелем зале, возле хлебного фургона, на маленьком, приткнутом к стене столике с ободранной крышкой, Кленов поставил резкий росчерк на зловещем бланке с красной полосой, взглянув на часы, проставил время. Попов рассмотрел под требованием причудливую завитушку генерала и четкий оттиск гербовой печати. Викентьев стоял неподвижно, держа чуть на отлете, как чужую, случайно попавшую в руки вещь, коричневую папку, перечеркнутую от левого нижнего к правому верхнему углу обложки жирным красным карандашом. - Чего ты? - выпрямляясь, спросил Кленов. - Расписывайся! - Пока не за что, - угрюмо сказал Викентьев. - Как так? - Кленов ткнул пальцем. - Личное дело у кого? - Я же не за дело расписываюсь. - Рука Викентьева выпрямилась, протягивая папку обратно. Кленов отмахнулся. - Я не такой буквоед. Ладно, пойдем. Он зачем-то одернул китель и, тяжело вздохнув, двинулся к внутренним воротам. Викентьев шагнул следом, будто вспомнив что-то, вернулся и отдал коричневую папку так и не вышедшему из кабины Сивцеву. - Чтоб рук не занимать, - объяснил он Сергееву и ободряюще кивнул Попову. - Вперед! Рослый сержант открыл тяжелую калитку. Начальник Учреждения КТ-15, а за ним второй, третий и четвертый номера спецгруппы "Финал" вошли в ярко освещенный прожекторами внешний двор тюрьмы. Они шли по заасфальтированному проходу между металлическими сетками, миновали несколько таких же сетчатых дверей, которые Кленов сноровисто открывал универсальным ключом, несколько раз откуда-то сверху из-за слепящих прожекторов их окликали грубые голоса с властными интонациями, и Кленов отзывался так же грубо и властно. Обогнув глухую стену режимного корпуса, они прошли стальную калитку в высоком каменном заборе и оказались во внутреннем дворе. Здесь не было прожекторов, только обычные лампочки по углам. Попову показалось, что после яркого солнечного дня он оказался на дне колодца. Глубокого настолько, что из него будут видны звезды. Он поднял голову. В квадрате колодезного сруба блестели желтые точки. Все правильно. Только колодец какой-то странный... Со всех четырех сторон высокие стены, но странно не это - мало ли колодцеобразных дворов! Странно другое: в стене административного корпуса блестят стекла окон, хотя и перечеркнутые решетками на втором и третьем этажах - в следственных кабинетах и кабинетах оперчасти. А П-образный режимный корпус слеп, угадываются черные квадраты "намордников", будто это нежилое здание склад или мертвое - морг, склеп. А самое странное, что где-то здесь, за заборами, решетками, "намордниками", проволокой, сигнализацией находится человек, которого они должны убить. И убийство это предумышленное, тщательно продуманное, хорошо организованное. Разрешенное судом, санкционированное высшим органом власти и подробно расписанное специальной инструкцией. Такого не могло быть. Или все происходящее просто тяжелый сон, или они здесь совсем по другому поводу... Но тогда зачем оттягивают руку чудовищные самодельные наручники, зачем в кобуре дурацкий макет, зачем в кармане готовый к бою "ПМ"? И кто конкретно будет "приводить в исполнение"? А может, они - все втроем: Викентьев, Сергеев и... Попов почувствовал, что вспотел. Вполне вероятно - настанет момент, второй и третий номера вынут пистолеты, руководитель группы прикрикнет на замешкавшегося четвертого и отдаст команду... Есть ситуации, когда дорога назад отрезана и надо идти вперед, только вперед, переступая через препятствия, бежать, перепрыгивая, не оглядываясь, не задумываясь, а потом... Потом простишь сам себя, собственные грехи отпускаются легко. - Сейчас аккуратно, смотри под ноги, - негромко предупредил Сергеев. Они подошли к неприметной двери в углу двора, скрытой выступом стены и заглубленной в землю, так что идущему впереди Кленову пришлось опуститься на несколько ступенек, чтобы позвонить, и сейчас его голова находилась на уровне живота Викентьева. Бесшумно открылось маленькое треугольное окошко, луч фонаря высветил лицо начальника Учреждения. Дверь провалилась внутрь. Пожилой прапорщик, прижавшись к стене, пропустил их в небольшой, тускло освещенный тамбур, запер дверь, после чего перегораживающая тамбур решетка сама собой скользнула в сторону. Не веривший в чудеса Попов осмотрелся и обнаружил под потолком серый цилиндр телекамеры. "Как же она передает при таком освещении?" - подумал он и тут же понял, что освещение нормальное, просто глаза еще не отошли от слепящих лучей прожекторов. Коридор был выкрашен тусклой масляной краской, как сотни таких же коридоров, и пропитан обычным густым духом карболки, гуталина, табака, человеческого пота. В комнате охраны за пультом перед телемониторами сидел усталый капитан в измятой форме и с таким же мятым лицом. Четыре здоровенных прапорщика азартно забивали козла два на два. При виде начальника капитан вскочил и отдал честь, прапорщики нехотя приподнялись и снова плюхнулись на гладко вытертые задами многих дежурных смен деревянные скамейки. - Товарищ подполковник, в особом корпусе содержатся шесть осужденных к смертной казни, - истово, не жалея голосовых связок, докладывал капитан. Двое с нерассмотренными кассациями, трое - с поданными ходатайствами о помиловании, один - с отклоненным ходатайством. Покушений на самоубийство, отказов от приема пищи и других происшествий за время моего дежурства не произошло! Мониторов было девять, но светились только шесть экранов. Двое показывали спящих людей, на других обитатели камер особого корпуса бодрствовали в напряженном ожидании. Один быстро ходил от стены к стене и обратно, второй стоял в углу, отвернувшись от телекамеры и зажав ладонями уши, третий лежал на спине с открытыми глазами, четвертый сидел на нарах в позе "лотос" и мерно раскачивался из стороны в сторону, будто в такт заунывному мотиву. - Видишь, чувствуют, - негромко сказал Сергеев Попову. - У кого отклонена кассация, всегда не спят в ночь исполнения. Валера ощутил, что ему душно, как давеча в фургоне. "Ну их всех к черту! Откажусь, вплоть до увольнения..." - Вот наш, - Сергеев указал пальцем. - Покажите крупнее... На последнем мониторе фигура сидящего в позе "лотос" стала увеличиваться. Заметив движение объектива. Кадиев дернулся и сделал непристойный жест в сторону камеры. Экран заполнило искаженное ненавистью лицо; перекошенный рот процеживал какие-то слова, а прищур глаз был таким, будто именно он, Кадиев, является здесь хозяином положения и хорошо знает, что надо делать с Кленовым, Викентьевым и остальными. Дурнота прошла. Попов почувствовал, как закручивается глубоко внутри мощная пружина, не раз бросавшая его на ножи, ружья и обрезы. - Пора заканчивать, - хрипло произнес Викентьев и надел очки с толстыми стеклами. То же сделал Сергеев. Попов помедлил потому, что мешали завернутые в газету наручники, пришлось положить их на стол. - Разверни, - бросил второй номер. Валера сорвал бумагу, поискал глазами урну, не нашел и положил газетный комок на стол, рядом с переполненной окурками дешевых сигарет закопченной жестяной пепельницей. Надевая защитные очки, он испытывал неловкость под взглядами прапорщиков, явно считающих подобную предосторожность излишней. Сами они, похоже, ничего не опасались. Одинаково безразличные лица, невыразительные глаза... "Их что, специально подбирают? - подумал Попов. По какому признаку?" - Дежурному наряду приготовиться к передаче осужденного! - зычно скомандовал Кленов. Прапорщики сноровисто вскочили и в мгновение ока извлекли откуда-то черные резиновые палки с рифлеными рукоятками. Сделали они это с той же готовностью, с какой только что собирались взяться за костяшки домино. - Пусть товарищи распишутся, - напомнил мятый капитан. - Как положено. Начальник тюрьмы дипломатично промолчал, выжидающе глядя на Викентьева. - Потом! - отрубил Викентьев. - Когда получим. - Вот те на! - удивился дежурный. - Потомто вам не до росписей будет! Гляньте-ка... Он мотнул головой в сторону мониторов. Шестой экран крупно фиксировал бешено вытаращенные глаза Удава и раскрытый в немом крике рот. Викентьев мрачно посмотрел на экран. - Тем более, - буркнул он. - Что за мода у вас: только переступил порог распишись, что увез, еще камеру не открыли - пиши, что забрал. Кленов шел по тусклому коридору первым, за ним, поигрывая дубинками, пружинисто шагали прапорщики, следом - Викентьев с Сергеевым, Попов держался в двух шагах сзади. Начальник Учреждения КТ-15 отпер замысловатый замок и распахнул очередную дверь в капитальной стене - еще более толстую и массивную, чем предыдущие. В уши ударил животный вой на одной вибрирующей ноте: а-а-а-а-а-а-а! За дверью коридор продолжался, только бетонный пол здесь не был покрыт линолеумом да гуще стал тяжелый тюремный дух, пробивавшийся из расположенных по правую сторону камер. - А-а-а-а-а-а! Они подошли к последней двери, из-за которой доносился глухой утробный крик. - К передаче осужденного приступить! - сказал Кленов и заглянул в "глазок". Как только крышка "глазка" отодвинулась, вой смолк. - Сидит на нарах. - Начальник тюрьмы сделал жест рукой, и прапорщики стали по двое с каждой стороны двери. Попов заметил, что Викентьев с Сергеевым напряглись, и ощутил, как вспотела спина. Звякнул ключ. - Идите, суки, попробуйте! - жутко зарычал Удав. - Суки, суки, суки!! Кленов рывком распахнул дверь. - Й-я-а! Распластавшийся в прыжке Удав вылетел в коридор. Попов бросил оттягивавшую руки стальную, неровно обработанную пластину и принял стойку, хотя совершенно не представлял, как сможет остановить яростный порыв смертника. Но прапорщики знали это отлично. Черные матовые палки перекрестили Удава, резко оборвав прыжок. Он все-таки сумел приземлиться на ноги и еще сделал целенаправленное движение, но четыре резиновые дубинки подавили и эту попытку. Прапорщики работали палками умело, хотя и без обычной эффективности: удар по суставу в данном случае не отключал конечность, а рассчитанный тычок в солнечное сплетение не скрючивал мускулистое тело в беспомощный и жалкий комок. Прервав атаку, они не могли полностью сломить сопротивление Удава. Резиновая палка перехлестнула горло смертника - скользнувший за спину прапорщик двумя руками прижимал ее к себе, перекрывая Кадиеву кислород. Это был верный прием, безотказно срабатывавший много раз, и трое остальных расслабились, ожидая, что вот-вот объект передачи обмякнет и затихнет. Тем самым они допустили ошибку, потому что Удав перехватил пережимающую горло под кадыком дубинку и, повиснув на ней, выбросил ноги в страшном ударе карате "двойной зубец". Два прапорщика отлетели в разные стороны, один гулко ударился головой о стену и медленно сполз на холодный бетон, второй упал навзничь и остался лежать, широко раскинув мощные руки. Резиновая калоша, сорвавшись с ноги Кадиева, чуть не попала в лицо Попову, он отпрянул и пропустил момент, когда Удав босой ногой достал третьего прапорщика, только увидел, что на полу лежат уже три фигуры в зеленой форме. Все произошло мгновенно. Словно в кошмарном сне Попов увидел себя со стороны - запертым в глухом каземате особого блока, где озверевший убийца, стоящий на самом пороге загробного мира, легко расправляется со специально подготовленной охраной, так матерый волк, играючи, разделывается с наглыми самоуверенными дворнягами, понадеявшимися взять численным превосходством. Как при замедленной съемке. Удав клонился вперед, захватив руки четвертого прапорщика, и тот неспешно отрывался от земли, чтобы, кувыркнувшись через голову, занять место рядом с товарищами. Кленов медленно пятился назад, к торцовой стене, на лице его была написана явная растерянность, рот открывался, выкрикивая знакомое слово, разобрать которое Валера почему-то не мог. Викентьев и Сергеев с двух сторон надвигались на Удава, взгляд второго номера и оскал третьего были самыми страшными во всем происходящем. Попову показалось, что положение безвыходное: если даже поднимется то, о чем кричал Кленов, а он наконец разобрал это слово - "тревога", никто не сможет проникнуть в наглухо задраенный каземат особого корпуса, а мятый капитан, конечно, не заменит всего дежурного наряда. Взбесившийся, вычеркнутый из числа живых Удав, которому нечего терять, передушит всех в этом вонючем душном коридоре... Бежать! Попов вроде бы убегал, но Удав, перебрасывающий через себя четвертого прапорщика, приближался, укрупнялась его бритая голова, оскаленный рот, висок, левый бок под задранной напряженно рукой... Висок и левый бок виделись особенно четко, но тут события закрутились в обычном темпе: прапорщик грохнулся об пол, Удав мгновенно выпрямился и пырнул Сергеева в глаза, растопыренные пальцы, встретив стекла защитных очков, неестественно вывернулись, Викентьев пушечно всадил кулак в бочкообразный торс осужденного и поймал его за руку. Необычно - одновременно рукой и ногой ударил Сергеев... Вернулись и звуки: мягкий шлепок упавшего тела, треск выбитых пальцев, гулкие удары, крик "тревога! ", перекрывающий его приказ "не стреляй! ". Попов не понимал, к кому обращена эта команда: прапорщики явно не собирались стрелять, да и вообще совершать каких-либо осмысленных действий, и Кленов, продолжая кричать: "Тревога! ", вцепился в уши Кадиева, запрокидывая назад голову, чтобы лишить равновесия, а Сергеев двумя руками выкручивал Удаву левую руку. Висок и левый бок Кадиева исчезли из поля зрения, и это почему-то вызывало досаду. Попов хотел отжать ему подбородок, но что-то мешало, оказывается пистолет, уткнувшийся стволом в исцарапанную шею, когда и зачем он его вынул? - Помогай! - сквозь зубы процедил Викентьев, медленно заводивший правую руку Удава за спину. - Давай, Валера! - сдавленным от напряжения голосом просил Сергеев, справляющийся с левой рукой смертника. Попов сунул пистолет в карман, схватил широкую кисть Кадиева, вывернул ее на излом, правая рука прекратила сопротивление, и второй номер завернул ее почти к бритому затылку. - Не то! Наручники... - чуть свободней сказал Викентьев. Попов метнулся в сторону, поднял тяжелую железяку, откинул скобы амбарных замков. Щелк! - широкое, поросшее волосами запястье зажала толстая полоса стали. - Теперь вторую... Раздался еще один щелчок. - Все! - выдохнул Викентьев. - Здоровый слон! Ну ничего, эти не сломает. Дверь в отсек смертников распахнулась. Дежурный капитан с пистолетом в руке молодецки ворвался внутрь, мгновенно оценил обстановку и спрятал оружие в кобуру. - Готов? А я объявил тревогу... Следом, сутулясь, вошел пожилой прапорщик с поста у входа в особый корпус. Его вид сводил на нет старания капитана изобразить готовность к решительным действиям. - Дайте отбой и проверьте камеры! - приказал Кленов, обозначая свое участие в стабилизации обстановки. Удав сидел на полу с заведенными назад руками и утробно икал. - Я вас зубами порву, петухи сучьи! - проговорил он сквозь икоту. - Хер меня на луну отправите! В голосе была такая убежденность, что Попову стало не по себе. Мятый капитан впечатлительностью не отличался. - Сдохнешь, куда ты денешься, - сказал он и саданул Удава что есть силы по голове. Раздался звук, будто ударили по тыкве. - Тебе по земле нельзя ходить. Не вынесет тебя земля-то... Капитан замахнулся еще раз, но Викентьев перехватил руку. - Все! - отрезал он и сделал запрещающий жест трем пострадавшим прапорщикам, которые немного оправились и явно собирались взять реванш. - Все, я сказал! Передача состоялась! - Жаль... Остался бы у нас на ночь, - массируя челюсть, невнятно произнес самый здоровый и выплюнул кровавый сгусток. - Испугал, сучий потрох! - Удав сильно кренился на правый бок, но сумел изобразить перекошенным ртом презрительную улыбку. - Мешок с говном, вот ты кто! Я б тебе все бебихи отбил, как мне эти волкодавы! Скрючившись, он шлепнулся на бетон. - Жаль! - повторил здоровяк и под пристальным взглядом Викентьева нехотя шагнул назад. - Ничего, сколько ему... - успокаивающе проговорил пожилой с выражением безграничной притерпелости на лице. - Все равно уж... Он дал понюхать нашатыря четвертому прапорщику, который ударился о стену и сейчас оглушенно потряхивал головой, тяжело приходя в себя. Потом подобрал резиновую галошу и, подойдя к лежащему на боку Удаву, надел ему на босую ногу. - Вот теперь порядок... - Ну что? - безразлично спросил Кленов, глядя куда-то в сторону. Викентьев взял Удава за шиворот, рывком посадил. Тот застонал. - Падла, ребро сломал... - А ты думал, тебя шоколадками угощать будут? - нехорошим голосом спросил второй номер и приготовился поставить Удава на ноги. - Вы бы ему и ноги заковали, чтоб не дергался, - посоветовал пожилой контролер. - Все спокойней будет. Дорога неблизкая... - Какая еще дорога? - сверкнул глазами Удав. - Верно, - согласился Викентьев. - Давайте "браслеты"... И, наклоняясь вместе с Сергеевым к Удаву, вполголоса бросил Попову: - Двадцать один. На условном, чтобы не понимал объект, языке это означало "контроль головы". Но Попов забыл про существование кода и не двигаясь смотрел, как второй и третий номера пытаются замкнуть не приспособленные для этого наручники на волосатых щиколотках объекта. Смысл команды дошел до Валеры, когда голова Удава метнулась к горлу Сергеева. Тот успел дернуться, и зубы смертника впились в ключицу. Майор охнул. - Ах, сволочь! - Попов рванулся оттащить Удава, но руки соскальзывали со стриженой, мокрой от пота головы. - Сейчас, Саша. - Викентьев вцепился в лицо смертника, сдавил. Челюсти медленно разжались. Сергеев сунул руку под рубашку. - До крови! Чуть кость не перегрыз. И как такого волка можно было помиловать! О чем они там думают! Майор схватился за кобуру. - К черту наручники! Что мы его, на руках нести будем? Если еще раз дернется, я его пристрелю, и плевать на все помилования! Мне за такого гада самое большее - выговор объявят! Порыв второго номера был страшен, и усомниться в его искренности мог только тот, кто знал, что в кобуре "пээма" находится всего лишь безобидная деревяшка. - И правильно. - Викентьев демонстративно отдал наручники пожилому прапорщику и так же демонстративно расстегнул кобуру. - При нападении на конвой имеем полное право! Встать! - Кого помиловали? Меня? Вы, суки, меня помиловали? - щерился Удав, которому очень хотелось поверить в такое невероятное событие. - Да я от вас ничего хорошего в жизни не получал. Кровососы паскудные! Он бормотал ругательства, но шел спокойно, заметно скособочившись и прихрамывая. Когда его вывели в отделанный кафелем "отстойник" к хлебному фургону с распахнутой дверцей, призрачная надежда окрепла. - Забираете? Значит, не фуфло прогнали? Удав суетливо забрался вовнутрь, протиснулся в крохотную камеру. Среди осужденных заблуждение о месте исполнения приговоров было стопроцентным. Побывавшие в Степнянской тюрьме клялись на этапах, пересылках, в колониях и потом на воле, что своими ушами слышали те выстрелы. Щелкнул замок камеры, третий и четвертый номера заняли свои места, затем Викентьев захлопнул бронированную дверь спецавтозака. - Теперь давай журнал, - чуть снисходительно сказал он Кленову и, наклонившись над маленьким столиком, произвел запись о получении осужденного. Взглянув на часы, проставил врем