Прихожу как-то утром на работу и тотчас вызывает меня к себе Костиков. В его кабинете развалился в кресале вальяжный мужчина, перед которым лежала пачка американских сигарет и изящная зажигалка. Собственно, это меня больше всего удивило – Капитоныч не курил и курить в его кабинете не смел никто.
– Вчера за вашей подписью в нашей газете была опубликована заметка про преподавателя Мухамедзянова. В процессе подготовки этого материала вы с ним встречались?
– Помилуйте, Иван Капитонович, как же я мог с ним встретиться, если приговор вступил в законную силу и человек уже в тюрьме. Мы и рубрику эту ведем только по материалам суда.
– Ну что ж, тогда познакомьтесь, – несколько даже торжественно произносит зам главного и представляет мне своего визитера. – Это товарищ Мухамедзянов. Жив, здоров и, как видите, на свободе.
– Вы не можете быть на свободе, вы должны быть в тюрьме, – ляпнул первое пришедшее в голову.
– Ох, что тут началось. Мухамедзянов утирал несуществующие слезы, Костиков своим скрипучим голосом упрекал меня в том, что я не только оболгал кристально честного человека, но не хочу признавать своей вины. Издали он показал мне, хотя ознакомиться не позволил, какие-то бумаги, которые якобы признавали Мухамедзянова невиновным.
Закончилось это тем, что Костиков твердо заверил оскорбленного мной посетителя: виновный будет наказан самым строгим образом вплоть до увольнения.
Выйдя из кабинета зама, я, стремглав, бросился к телефону. В горсуде мне порекомендовали обратиться в прокуратуру. Из прокуратуры перезвонили через минут пятнадцать и сообщили: такого не может быть, потому что не может быть никогда. Мухаметзянова всего три месяца назад этапировали к месту лишения свободы, он даже физически не мог ответ на какую-либо жалобу получить. Прокурорских это дело явно заинтересовало, одна из работников прокуратуры пообещала даже через часок сама в редакцию подъехать, чтобы все детали уточнить. Но тут меня вызвали «на ковер». В кабинете у Тимофеева уже находился и Костиков. Он и докладывал. Шеф слушал хмуро.
– Что скажешь? – обратился ко мне.
– Я только что разговаривал с прокуратурой города. Через час, кстати, должна подъехать прокурор по надзору. Но они утверждают, что этого быть не может. По всем документам Мухамедзянов числится отбывающим срок наказания и никто его на свободу не выпускал.
– Довольно запутанная история, – определил Николай Федорович.
– Ничего тут запутанного нет, – горячо возразил его зам. – У них там левая рука не ведает, что делает правая. Человека оправдали, а к ним бумаги не поступили, либо валяются где-нибудь. Я предлагаю Якубову сначала объявить выговор, а когда мы во всем разберемся, будем принимать окончательное решение.
– Интересное кино!– забыв о субординации, завопил я.– Еще ничего не доказано, а мне уже выговор. Вот через час из прокуратуры приедут, пусть пояснят, как такое могло получиться.
– Действительно, Иван Капитонович, с выговором спешить некуда, Если виноват – накажем. Но сначала разберемся. Работника прокуратуры, как приедет, сразу приглашай ко мне.
Разматывание этого клубка заняло почти месяц. Дело оказалось совсем непростым. За крупную взятку кто-то из конвойных следственного изолятора в момент. Когда Мухамедзянова должны были этапировать в лагерь, помог ему бежать. Пару месяцев он отсиделся у родственников дома, потом начал потихонечку и в город выходить, даже, нахал, в свой институт заглянул. Уверовав, что ничего ему больше не грозит, вернулся в собственную квартиру. Мухамедзянов даже состряпал, правда, весьма неумело и оттого небрежно, фальшивое постановление Верховного суда СССР о своем оправдании. И вдруг – заметка в «Правде Востока». Вот он и ринулся в редакцию изображать из себя невинно оскорбленного. Сидел бы тихо, поди знай, может, так бы все и обошлось. Но пришлось ему снова на этап отправляться.
А тем временем в Ташкенте началась декада литературы и искусства РСФСР. Все мобильные журналисты редакции были брошены на освещение декады. Мне поручили разыскать выдающегося композитора Соловьева-Седого и взять у него интервью. Я легкомысленно обрадовался, но только к вечеру удосужился выяснить, за что же мне такая честь оказана. Выяснилось, что в партийной резиденции, где поселили композитора, он практически не появляется. Все попытки моих коллег взять у него интервью были тщетными. А высокое начальство в ЦК по этому поводу гневается. Но не напрасно проторчал я несколько часов в вестибюле резиденции. Услышал-таки, как дежурная кому-то по телефону сказала, что Соловьев-Седой просит через два часа прислать за ним машину к гостинице «Дустлик».