– А вы умеете?
– Уж лет двадцать как.
Вздохнув, она поднялась, видимо, решив, что так от меня проще избавиться, показала в соседнем кабинете машинку и предупредила, что воспользоваться ею я могу только после рабочего дня, вечером. Возвращаться из Тель-Авива обратно смысла не было. Я побродил по городу, опыт ориентироваться в незнакомых городах у меня все же был немалый, и вернулся в редакцию. Дабы на полную катушку использовать предоставленную мне возможность, я написал кряду три материала. Глянул на часы – четыре утра. Автобусы, понятно, уже (или еще) не ходили. Но стояла удивительная для декабря теплынь и я с удовольствием прошелся по берегу, вдыхая непередаваемый запах Средиземного моря.
Ровно на седьмой день моего пребывания в новой стране я развернул газету и радостью неописуемой увидел свой первый материал. В радужных грезах мне мнилось немедленное приглашение на работу, дифирамбы в собственный адрес, ну и все такое прочее. Но, хотя и два других материала в ближайшие дни тоже были опубликованы, из редакции никаких вестей не поступало. И тогда я вновь отправился в «Нашу страну».
На сей раз прием был чуть более любезным. Рита Старовольская, так звали главного редактора, сообщила, что за публикации мне даже заплатят.
– А обычно не платят? – спросил ее.
– Обычно редакции платит только за те статьи, которые заказывает авторам. А если автор желает публиковаться сам, то сам факт публикации и есть оплата, – разъяснила Рита.
– Может, теперь дадите какое-нибудь задание?
– Послушайте, Олег, – серьезно сказала она.– Я же прекрасно вижу, чего вы добиваетесь. По вашим материалам я поняла, что вы действительно профессиональный журналист, и потому не хочу вас обманывать. Скажу прямо – на работу я вас не возьму. Попросту нет вакансий. У нас люди работают по десять лет. Неужели вы думаете, что я уволю кого-то из старых сотрудников, чтобы освободить вам место? К тому же я бы посоветовала вам подумать о смене профессии. Журналист русскоязычной газеты – это в Израиле, поверьте мне, не та специальность, которая обеспечит вам хороший достаток.
– Но прожить-то можно?
– Прожить можно, – вздохнула она.
– В таком случае, я буду у вас работать.
Рита взглянула на меня недоуменно и я поспешил пояснить: «У меня нет никакой иной специальности. С четырнадцати лет я только и делаю, что пишу. Поэтому выбирать мне не из чего. Я понимаю, что вы не собираетесь меня брать на работу. Значит, я добьюсь того, чтобы стать для вас необходимым. Не Знаю, сколько уйдет на это времени, но добьюсь. До встречи.
Да, речь я отгрохал пламенную. А вот жить-то на что? Нам, конечно, государство выплачивало пособие, но, не умея ориентироваться в местных ценах и ценностях, я и понятия не имел, на что и на сколько хватит этих денег. Одним словом, я пошел на завод. Ну не то чтобы пошел, меня туда отвели мои земляки, с которыми познакомил меня Толик.
Хозяин завода, вернее заводика, глянул на новичка с непонятным сожалением и сказал, что возьмет меня на штамп. Дома я, пытаясь продемонстрировать оптимизм, заявил: «Поздравьте меня, я теперь еврей-штамповщик.
«Карьеру» пролетария я начал лихо. В первый же день изодрал на себе всю одежду и вымазался чем-то черным так, что никакое мыло не брало. На следующий день безнадежно загубил несколько металлических полос, предназначенных для штамповки деталей. Но главный свой «подвиг» совершил на третий день, умудрившись сломать чугунный штамп, что вызвало живейший и, надо признать, всеобщий интерес. Из своей стеклянной каморки, старчески кряхтя и поохивая, спустился в цех даже хозяин завода Марк Шнейдерман. Он глянул на станок, потом на расколотый надвое штамп и осведомился: «Как ты это сделал?» Я лишь пожал плечами. Марк задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, поведал, что этот штамп он установил здесь в 1948 году. Реальной возможности его сломать, как до сих пор считалось, не существовало. И все же я это сделал. Меня долго уговаривали показаать, на какую конкретно кнопку я нажал, какие производил манипуляции. Но я, как баран на новые ворота, уставился на дело рук своих и молчал аки партизан на допросе. Марк повернулся, молча поманил меня за собой и стал карабкаться по крутой лестнице в свой «аквариум».
– Послушай, сынок, – сильно коверкая русские слова, сказал он мне ласково. – У меня к тебе просьба. Очень большая просьба. Ты видишь вон ту каменную стену. Ты можешь ее сломать. Ты можешь даже весь этот завод взорвать. Я тебе разрешаю. Но одного ты делать не имеешь права. Взрывая и ломая, ты не должен повредить на своей руке даже мизинца. Иди работай и помни, о чем я тебе сказал.