— Значит, — сказал я, — они не участвовали в разгрузке автомобилей?
— Нет, их самих выгружали, — пошутил Сертекюис, большой любитель всяческих отступлений.
Все это соединялось, расчленялось, свертывалось, собиралось и организовывалось в моем котелке.
— В какой госпиталь их отвезли?
— В Конокос.
— И с тех пор у вас о них никаких известий?
— Что нам, делать больше нечего, как о них трепыхаться? — разошелся этот нахал.
— Ладно, вам пора возвращаться на борт, — решил я.
— Мы не должны расставаться вот так, — запротестовал он, обнимая меня за шею.
— Нет, — вздохнул я, — мы не должны расставаться вот так!
И, чтобы убедить его в этом, я дал ему коленкой поддых. В сущности, это только доставило ему удовольствие, судя по тому, как вильнул его зад, но он посерел лицом и согнулся в три погибели.
Я оживил его парой увесистых пощечин, что вернуло ему в лицо краску, и он захлопал ресницами.
Начальник экипажа попросил у меня объяснений, конечно, по-гречески. Не умея говорить на его языке (и не имея ни малейшего желания пробовать это делать), я ответил ему с помощью кулаков. Теперь у него не было необходимости размалевывать себе веки в зеленый цвет; с теми солнечными очками, что я ему устроил, он еще добрых восемь дней должен будет смачивать свои гляделки настоем ромашки. Я оттолкнул эту веселую парочку до самой двери, за которой в это время таращил буркалы гражданин Кессаклу.
— Препроводите этих прелестных морячек на их корабль и будьте осторожны, чтобы вас по дороге не изнасиловали! — сказал я переводчику.
— До скорого возвращения? — осмелился он.
— Нет, дорогуша, ничто в этой жизни не возвращается!
Кессаклу пожал плечами и сделал морякам знак следовать за ним. Мыслящий, как тростник, я вернулся в холл. Дверь операционной отворилась, и появился Старая Развалина, на повозке, в горизонтальном положении. Я проводил его до палаты. В коридоре он мне сказал:
— У меня есть кое-что интересное для тебя, Сан-Антонио.
— И у меня, быть может, тоже.
— Мои исследования в трюме и в шлюзовой камере принесли свои плоды.
— И что же, они спелые и сладкие?
— Несомненно! — пробормотал этот высокогорный баран с альпийских лугов.
Самофракийский санитар переместил его с повозки на кровать.
Он поправил подушки и облизал тонкие губы.
— Примо, исследование трюма, — начал он.
Он сделал паузу, как человек, у которого небольшой непорядок в гардеробе, а он заботится о производимом им впечатлении.
— Представь себе, я обнаружил в одном из углов этого последнего некоторое количество деревянных опилок.
— И что же? .
— Значит, в трюме производились столярные работы, — вывел Шерлок-Пино. — Согласись, что это уголок, в общем-то не предназначенный для работ такого рода.
Старый хрен показал мне на свой пиджак, висевший на плечиках.
— Я собрал немного этих опилок, они в моем кисете для табака, так же как и кривые гвозди, найденные там же. Снабженный этими уликами, ты должен исследовать ящик, выгруженный на острове. Если опилки — из дерева этого ящика и гвозди те же, это докажет, что фальшивая упаковка была сделана на борту...
Согласитесь, это впечатляет! Все-таки у него серое вещество — из чистейшего фосфора.
— Секундо, исследование шлюзовой камеры, — продолжал Пинуш.
Он зажмурился от боли, вспомнив о своем падении.
— Ты знаешь, почему я упал?
— Ты мне говорил: ты промазал мимо ступеньки.
— Я промазал, потому что рассматривал стенку камеры напротив лестницы. На ней были следы недавнего трения по ржавому металлу. Кроме того, пол камеры недавно был в действии, поскольку рельс, на котором он ходит, испачкан смазкой.
Я наклонился над кроватью и крепко поцеловал его в лоб.
— Слушай, старина, ты тютелька в тютельку подтверждаешь ту гипотезу, которую я как раз вынашиваю. Теперь я знаю, каким образом была проведена эта ошеломляющая подмена, так же как и выгрузка Ники.
Его невзрачные редкие ресницы захлопали, как крылья птицы, обезумевшей от вторжения кота в ее клетку.
— Ну же, — выдохнул он, — ты меня побил.
— Я старше по чину, — заметил я. — Было бы несправедливо, если бы в конце каждого месяца меня ожидал конверт с более кругленькой суммой, чем тебя, а я бы ни на грамм не был эффективнее, чем ты!
Таково было положение вещей, и он покорился. Смирение было сильной стороной Пинуша, достоинством, быть может, и отрицательным, но укрепившим его стоицизм. Он склонялся перед обстоятельствами, перед могилой Неизвестного солдата и перед разумом своего начальства. Ему никогда не приходила мысль оспаривать установленную шкалу ценностей. Он верил в правосудие, бумажные деньги, верность женщин и гласность газет.
— Итак, — начал излагать я. — По крайней мере двое матросов «Кавулома-Кавулоса» участвовали в деле. Это те, которые в Марселе осуществляли погрузку Ники Самофракийской. Двое приятелей направляют ящик в отверстие камеры, которое они открывают и которое находится как раз по соседству с отверстием трюма. Из-за леса флагов помощники ничего не видят! Тем временем наши весельчаки собрали стенки ящика в трюме, чем и объясняются следы столярной работы, о которых ты говорил... Ловкий ход! Такой наглости не бывало со времен похищения английского почтового поезда! Они замечательно использовали особенности судна. «Кавулом-Кавулос» был избран именно за свои особые свойства, и благодаря им же удалось проделать эту штуку!
— Фантастика! — проблеял Пинуш.
— Потом, — продолжал я, — им оставалось лишь дождаться Пирея, чтобы задействовать дно камеры и бросить «Победу» в греческом порту.
— А что за типы? Ты их знаешь?
— Знаю их имена. Хитрецы, они разыграли болезнь, чтобы их выгрузили в Афинах. Им не улыбалось торчать на борту до того момента, как обнаружится пропажа.
— Что ты собираешься делать? — спросил Поломанный.
— Углубиться в госпиталь Конокос, чтобы отыскать следы этих негодяев, потом предупредить эллинскую полицию, чтобы она провела расследование в порту, дабы попытаться обнаружить, как и когда «Победу» вытащили из воды!
У Пино были влажные глаза. Он приветственно помахал дрожащей рукой.
— Победа, — пробормотал он, — Победа, Сан-Антонио. Она уже твоя!
Глава VI, в которой начинается охота на человека
Он был настолько возбужден тем, что я ему рассказал, этот комиссар Келекимос, что забыл подождать, пока карлик переведет, чтобы возражать, молча соглашаться, качать головой или же делать утвердительные знаки. Я застал его с очками на носу, и у него не хватило духу их стащить! Я только что вывалил на него все, не говоря, правда, о двух моряках, оставив удовольствие зацапать этих господ себе самому.
— Вы уверены в том, о чем говорите? — спросил он через Кессаклу.
— Решительно, мой «дорогой» собрат, — парировал я с величайшей легкостью. — Пробы опилок и гвозди из трюма раскрывают, что ящик, содержавший чугунный слиток, был собран внутри корабля.
— Если так, Ника должна быть в Пирее?
— Если ее и нет там сейчас, то она там была, — уверил я его.
Комиссар поднял трубку. Он тараторил со страшной скоростью, на высоких тонах.
— Я предупредил портовую бригаду, — сказал мне наконец коллега. — Я собираюсь командовать сам. Вы поедете со мной?
Я с завистью поглядел за окно. Спустился вечер, повсюду блистали огни. Холм Акрополя, искусно освещенный, казалось, подвешен в бархатном небе.
— Вы извините меня, — сказал я, — но я умираю от усталости, и мне надо бы раздобыть себе номер в отеле.
— Ну уж это не ваша забота! — воскликнул он по-гречески, — Я вам закажу номер в Бополисе, а Кессаклу вас туда проводит. Отдохните как следует, если будут новости, я вам дам знать.
Бополис Палас — заведение первой категории, с горячей водой, шелковистой туалетной бумагой и с видом на королевский дворец.
Благопристойный и умиротворенный, я спустился вниз по лестнице, пренебрегнув лифтом. Одна идейка вертелась у меня в башке, и она оказалась верной: Кессаклу-таки окопался в холле, за каким-то зеленым растением, за спускающимися и подымающимися лифтами. Я притаился на повороте лестницы, потом быстро отступил назад и бросился звонить по внутреннему телефону в коридор.