С завязкой боя мы с комбатом выдвинулись на броне в предгорье. В эфире мат и трескотня автоматов. Да собственно, всё и так было понятно. Встряли серьёзно. Поиск перестаёт быть интимным делом нашего батальона. Комбат вышел на связь с комдивом, а я, прихватив писаря и пару бойцов, бросился вверх, чтобы разобраться на месте.
Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. За каждым поворотом и валуном не знаешь, кого встретишь. Бойцы отстают, а я, как та курица, думаю: не слишком ли быстро я бегу? Хотя бегом это можно было назвать весьма условно. На половине подъёма встретил первую группу бойцов.
— Там один тяжёлый, никак не удаётся вытащить из-под огня…
Сами несут одного легкораненого. Это мне так показалось, потому что боец улыбался и скакал на одной ноге, держась за плечи товарищей. Наверное, ещё «промедол» действует. На каждом куча железа своего и трофейного. Пара бойцов изготовилась за камнями и готова отрубить «хвост», если духи попрутся за группой. Один сандалит короткими очередями. Падаю рядом. Таджимон группы.
— Куда лупишь?
— Вон видите, за тем камнем…
До боли в глазах всматриваюсь в указанном направлении.
— Ни хрена я не вижу.
Смотрю, у парня глаза совсем оловянные.
— Так, братан, ствол на предохранитель и бегом вниз к броне! Понял!?
Крови не видно, но вид — как будто его со скалы сбросили или обкурился.
Метров через сто встречаю основную группу.
— Всё нормально, оторвались. Помогите, если можете, арьергарду, — попросил ротный.
В группе ещё двое раненых. Одного четверо тащат на плащ-палатке. По сыпучим камням поднимаюсь ещё на 30 метров. Два обессиленных бойца лежат на спине и как рыбы хватают воздух ртами. Между ними боец без оружия со жгутами на ногах. Повязка на коленях и выше вся в крови.
— Кто остался наверху, — спрашиваю.
— Там разведка.
— Раненые?
— Нет, прикрывают.
— Ты как, — наклоняюсь к раненому.
— Он не слышит, без сознания…
Сначала что-то тупо шмякнуло над головами и по шее секануло камнями, потом многоголосое эхо разнесло звук автоматной очереди.
— Суки, — прохрипел один из бойцов, скатился на пару метров вниз и дал наугад ответную очередь.
Сверху короткими ударили ещё пара автоматов и солидно РПК. Это разведка, разберутся.
— Помоги, — обращаюсь к другому и взваливаю раненого на спину. — Что-то я его не узнаю.
— Это молодой, младший сержант Тарасов, только из учебки. Его первый бой…
— Чем их там, в учебке кормят? Кабан…
Но боец был не при чём, это я в ходе быстрого подъёма уже «наелся». Однако честно метров тридцать-сорок проскочил на рысях. Боец очнулся и даже пару раз, хватаясь руками за скалы, помог мне сохранить равновесие, когда из-под ног предательски соскальзывали камни. Вот когда я упал с ним под очередной камень, понял, что воздух куда-то делся. Открыл рот, но вдохнуть никак не мог. Боец застонал. Хороший признак, значит живой. Теперь уже солдат взваливает товарища на спину, а я с двойным комплектом оружия пытаюсь поддержать их во время спуска, остальные прикрывают со спины.
Второй раз сержант показался мне ещё более тяжёлым, и расстояние пробежки сократилось вдвое. Хотелось увеличить и время отдыха, но в спину толкали всё более редкие периоды возвращения раненого бойца в сознание. Так, сменяя друг друга, мы всё дальше отходим от звуков боя. Потом он и вовсе стих.
Мне казалось, что всё произошло очень быстро, однако почти внизу навстречу нам вышли совершенно незнакомые бойцы и подхватили раненого сержанта. Оказалось, что уже прибыл резервный батальон из Кабула. Значит, с момента начала моего подъёма прошло часа три. Мне не хотелось бросать на чужих своего бойца и я сопроводил его до самого вертолёта, который, не останавливая винты, молотил поодаль от брони. За мной увязались и догнавшие нас разведчики. Перекрикивая рёв двигателя, что-то ободряющее кричали молодому сержанту и другим раненым. Они измученно улыбались и кивали в ответ. В вертушку запрыгнул батальонный док, и они улетели.
Дальше, как только отдышался, все, как обычно — строиться, доложить БЧС (боевой и численный состав). Командиры мне, я комбату, тот комдиву, мол, всё в порядке. Комбат увидел меня со спины: