— Нельзя, — сухо молвил вахтер. — Не положено.
— Что — нельзя? — спросил я, глядя на великана наивными глазами. — Что — не положено?
— Въезжать, — так же сухо ответил вахтер. — Видишь, преграда?
— Вижу, — покорно ответил я. — Но не все преграды неприступны.
Давно не бритая гора смотрела на меня совсем не ласково, на ее мрачном челе не выражалось никакой не то чтобы доброты или сочувствия, а даже малейшего намека на теплоту. Чтобы наше молчание не затянулось слишком надолго, я начал расхваливать будку, ее умелую окраску, порадовался механическому устройству шлагбаума — нажми на кнопку, и полосатый столб сам поднимется или ляжет поперек дороги! При этом я особо отметил краску, подобранную на редкость удачно как на будке, так и на шлагбауме, обратил внимание на косые полосы, нарисованные так умело, что их было видно километра за три, а то и за четыре. Я даже не преминул заметить, что будка вместе с перекинутым через дорогу полосатым столбом есть украшение невеселого осеннего пейзажа близ Беловцов. Вахтер молчал, казалось, он неожиданно оглох и онемел. Тогда я спросил, как его имя и отчество.
— На кой ляд оно тебе? — строго спросил вахтер.
— Вы такой видный, такой представительный, я бы сказал, такой оригинальный мужчина, что у вас, по моим предположениям, имя и отчество должны быть какими-то особенными, — сказал я с явным оттенком лести. — Так что скажите, пожалуйста, как ваше имя и отчество?
— Ну, допустим, я — Сидор Софронович, — ответил вахтер уже не так строго. — Так что из того?
— А то, дорогой Сидор Софронович, что в своих предположениях я оказался прав, — сказал я растроганно. — У вас удивительное имя и отчество! Редчайшее! Теперь же всюду одни Валерии и Юрии. А это же Сидор, да еще и Софронович! Чудесно! Позвольте мне, Сидор Софронович, с вашего разрешения занести в свою тетрадь ваше, говорю совершенно откровенно и искренне, редчайшее для нашего времени имя и отчество!
— Зачем же записывать в тетрадь? — уже почти ласково спросил вахтер. — Совсем незачем записывать.
— Это вы так полагаете по своей скромности, — сказал я. — А я считаю, что надо непременно записать. И позвольте мне это сделать.
— Все ж таки скажи — зачем?
— Для истории и, если хотите, для личного удовольствия, — не моргнув глазом, ответил я. — Это же какое имя и отчество! Нигде я ничего подобного не встречал. А как звучит? Музыка! Вам, Сидор Софронович, призна́юсь: вот сколько я езжу из села в село и, знаете, так, для любопытства, заношу в тетрадку все редкое, интересное, любопытное, а такого имени и отчества еще не встречал. Зачем записываю? Скажу по секрету: для своей будущей работы — вдруг, думаю, пригодится. Вот и ваше имя и отчество для меня — это же драгоценнейшая находка! Ни за что не придумаешь — это надо услышать. А это полосатое сооружение у въезда в село? Где еще хоть что-то подобное увидишь? Нигде! Тоже позвольте записать в тетрадь, уверен, пригодится, и еще как пригодится! Так что, дорогой Сидор Софронович, не обижайтесь на нашего брата корреспондента и позвольте тут же, при вас, сделать нужные записи.
— Дозволяю, — последовал скупой, но уже не строгий ответ. — Можешь записать, ежели это надобно для общей пользы… А вот у моего батька, Софрона, отчество было Ксенофонтович. Как, а? Может, и это запишешь? Софрон Ксенофонтович…
— Непременно запишу! — Я поспешил вынуть из кармана тетрадь и карандаш. — Значит, ваш папаша — Софрон Ксенофонтович? Так это же еще прекраснее! И все же Сидор Софронович — звучнее и мне нравится больше. Допустим, какому-то писателю понадобится положительный герой современной деревни — вот оно, имя и отчество тому герою. Не надо выдумывать, ломать голову. Находка! Да и сам ваш вид, Сидор Софронович, вернее сказать, внешность будущего положительного героя, — это же настоящая, без прикрас, натура. Бери вас вот так, запросто, и пиши! А если попадетесь на глаза художнику или скульптору? И тот и другой затанцуют от радости, увидев такую великолепную натуру. За это я вам ручаюсь.
И тут случилось как раз то, что по неписаным законам нашей жизни и должно было случиться: лесть свое дело сделала! Наша «гора» заулыбалась, посветлела, и я невольно вспомнил тот пасмурный день, когда тучи вдруг, неожиданно расходятся, разрываются и с голубого неба на землю уже льются радостные лучи. Точно то же произошло и с нашим Сидором Софроновичем. Его нельзя было узнать. Будто какой волшебник взял одного Сидора Софроновича и заменил другим Сидором Софроновичем. Давно не видавшее бритвы лицо сразу посветлело, помолодело, будто на него упали те же яркие лучи солнца, которые пробились сквозь тучи. Что значит в нашем житейском обиходе лесть! Она нам всюду нужна, без нее не прожить, даже ее капелька и та производит чудеса, действует наверняка и безошибочно. Лесть способна делать с людьми все, что ей вздумается, и будь то какой-нибудь неприступный император, или всесильный государственный деятель, или простой смертный, из самых простых, — а лесть приятна каждому. Кто-то сказал: лесть — это такой напиток, который приятно пить решительно всем, И я, еще раз взглянув на веселого, будто подмененного вахтера, на его заросшее, но теперь уже доброе, улыбающееся лицо, был уверен, что перед нашим «газиком» непременно поднимется это полосатое бревно и что я обязательно повидаюсь с неприступным Овчарниковым-младшим.