Меня начали в спешном порядке готовить к вводу в спектакль. Занималась со мной Анна Алексеевна Орочко, прекрасная актриса и педагог. Репетиции следовали одна за другой, в училище, в театре, на квартире у Орочко, на даче.
Настал день моего дебюта.
...Спектакль прошел хорошо. Не с точки зрения моего исполнения роли спектакль удался со всех других точек зрения.
Праздник, однако, устроили мне. Пришло много народа. Старые и молодые актеры, студенты нашего училища поздравляли меня, дарили подарки. Ликовали все!
Помню счастливые глаза Ролана Быкова, Ролки, как мы его звали, он учился курсом младше меня. Пришел Сергей Владимирович Лукьянов, он был уже очень популярен, подарил том стихотворений Пушкина с трогательной надписью. Р. Н. Симонов надписал мне свою фотографию. Рубен Николаевич сказал, что, конечно, я еще очень молод, но именно потому я смог придать спектаклю динамичность, юношескую звонкость.
День этот никогда не изгладится в моей памяти.
Учеба в театральном училище подходила к концу, близилось распределение. С нетерпением и страхом, радостью и желанием отодвинуть этот, может быть, роковой день, мы работали над выпускными спектаклями, готовили отрывки из пьес.
На мою долю достались две, надо сказать, точно определяющие мое актерское лицо - так называемого социального героя - роли: Нил в "Мещанах" М. Горького и коммунист Макеев в пьесе К. Симонова "Чужая тень", пьесе остросовременной, отражающей тогдашние тенденции в искусстве и жизни.
Судьбу нашу решали режиссеры, которые приходили смотреть спектакли, министерство культуры, а также руководство Вахтанговского театра и его художественный совет.
В труппу Вахтанговского театра обычно приглашали одного, максимум двух выпускников. В 1950 году, в год окончания училища нашим курсом, впервые в театр взяли четырех молодых актеров: В. Русланова, Н. Тимофеева, М. Дадыко и меня.
В теплый июньский вечер нас собрали в физкультурном (он же актовый) зале, Б. Е. Захава, директор училища, вручил нам дипломы и произнес напутственные слова.
С этого момента мы стали драматическими актерами, как было написано в наших дипломах.
...С "Крепостью на Волге", спектаклем, в котором я стал играть еще студентом, у меня связаны, помимо первой большой роли в театре, и первые гастроли, и первая поездка в Ленинград, и первое трагикомическое приключение на сцене.
Осенью состоялись гастроли Вахтанговского театра в Ленинграде. От вокзала до гостиницы нас везли на автобусе. Был солнечный день. Город выглядел нарядно. Я не мог оторваться от домов чудесной архитектуры, от куполов соборов, от улиц, уходящих в далекую перспективу. Когда мы въехали на мост, дух захватило от открывшейся перед нами панорамы Марсова поля в осеннем золоте, величественной Невы... В глаза бросилась надпись "Якорей не бросать!" Сердце переполнилось восторгом от красоты и мощи северной столицы.
Я очень волновался: играть Кирова в Ленинграде, в городе, где его знали, любили, берегли память о нем! Неудачу ленинградцы мне не простят.
Волновался не я один.
- Миша,- сказал мне директор нашего театра Федор Пименович Бондаренко,- Киров должен быть как настоящий. Прежде всего, надо подумать о гриме. На это я никаких денег не пожалею. Самое главное - первое впечатление. Ты выходишь, а по залу прокатывается: "Похож!.." А дальше уже само пойдет.
Мы отправились на "Ленфильм", к знаменитому мастеру своего дела гримеру Горюнову. Он поизучал меня какое-то время и наотрез отказался: "Нет, я из вас Кирова делать не буду". Я и на самом деле был "не кировистый" - тощий после голодного студенчества, шея мальчишеская, длинная... Но главное - лицо: лоб, скулы, подбородок ну никак не тянули на кировские.
Горюнов посоветовал нам обратиться к гримеру, работающему на студии телевидения. После коротких переговоров тот согласился и назначил час, к которому мне надлежало приехать к нему в день спектакля.
Я надел под гимнастерку ватную куртку, под галифе - ватные штаны. Фигура получилась презабавная: надутый человек с тонкой шеей и лицом с кулачок.
Гример начал меня стилизовать - из пропитанных специальным клеем слоев ваты наращивать мне "мясо": скулы, щеки, лоб. В конечном счете я был похож на бурундука из папье-маше: круглые щечки, запрятанные в них глазки.
...И вот мой выход на сцену. Я появляюсь - веселый, жизнерадостный, смеющийся. О, этот знаменитый заразительный смех Сергея Мироновича, озорной, от всей души! Он чуть не загубил и спектакль, и мою так блестяще начатую актерскую карьеру. Выхожу это я, хохоча, и вдруг все мои наклейки отходят от лица в разные стороны и встают в виде больших ушей. Я не сразу это понял, я только увидел побледневшего Бондаренко и выражение ужаса в его глазах. Произнеся несколько реплик, уже чувствуя неладное - я не провалился на месте, полагаю, лишь по причине сибирских нервов,- удалился за кулисы. Директор, говоря очень неинтеллигентные слова, сорвал с меня все эти бурундучины, отчего и мой следующий выход, полагаю, произвел эффект: вместо полнощекого человека, покинувшего сцену несколько минут назад, изумленному залу явился, пусть такой же сильный духом, но с изможденным лицом юноша.
В ленинградской газете какой-то критик, оценивая спектакль, заметил, что М. Ульянову, по причине его молодости, еще не все удается в роли такого масштаба. Меня не очень огорчило это замечание, я понял главное - что не обидел ленинградцев.
"Крепость на Волге" не составила славы Вахтанговскому театру, но в моей актерской судьбе спектакль этот занимает огромное место.
ДОБРЫЕ ДУХИ РОДНОГО ДОМА
...В августовский теплый день 1946 года я впервые пришел на улицу Вахтангова, не подозревая, что она станет моей судьбой, моей дорогой в Театр Вахтангова, дорогой в творческую жизнь. Эта коротенькая улица в полтора квартала (ныне обретшая старое свое название - Большой Николопесковский переулок), где от училища до актерского подъезда театра буквально две минуты хода, для многих и многих поколений щукинцев и для всех вахтанговцев является и улицей молодости, и улицей зрелости, и улицей последних шагов в жизни. В суматохе и спешке пробегая ее ежедневно, ты не думаешь о том, что значит она для тебя, но однажды вечером после спектакля, когда уже не надо спешить, ты пройдешь ее тихо, и оглянешься вокруг, и увидишь те же дома, те же, только выросшие деревья, и вспомнишь все годы, что ты ходил по ней, и поймешь, что дома те же, и деревья те же, а ты изменился, стал другим.