Его голос изменился, став резким, властным, Оуэну нужно было услышать Стерлинга, нарисованная им сцена была такой будоражащей, что он понял, что не может больше ждать.
— Стерлинг, кому ты принадлежишь?
— Тебе, Оуэн. — Его глаза ярко блестели, лицо точно светилось, как будто этого момента он ждал всю свою жизнь. Оуэн почувствовал непередаваемую гордость за то, что именно он сумел дать это Стерлингу, своему прекрасному мальчику, который заслужил то, чего хотел. — Я твой. Боже, пожалуйста. Я сделаю все, ты же знаешь. Что угодно.
— Знаю. — Оуэн наклонился и поцеловал его в губы, скользнув по ним языком, давая понять, что Стерлинг может ответить на поцелуй, что тот и сделал с жадностью, от которой Оуэну захотелось уйти из клуба пораньше. Он так много собирался сделать со Стерлингом, а у клуба были свои правила и ограничения относительно того, что может происходить на публике. — Пора.
Стерлинг задрожал, как радостный щенок, но не стал подниматься, пока этого не сделал Оуэн. Он последовал за Оуэном на танцпол и грациозно опустился на колени, скрестив запястья перед собой и склонив голову, когда Оуэн остановился и развернулся. Он знал, что почти всем в клубе известно о травме плеча Стерлинга, но даже если бы это было не так, у каждого Дома свои предпочтения, и это могли счесть одной из его причуд. Стерлинг не мог бы выглядеть сексуальнее или смиреннее, даже если бы завел руки за спину. Оуэн заметил, как постепенно затихают голоса, и внимание Домов и сабов обращается к сцене.
Когда сегодня утром Оуэн отлучился «по делам», Стерлинг, слишком занятый работой, которую надо было сдавать на следующей неделе, не задавал вопросов. Приготовления отняли не слишком много времени — Оуэн точно знал, чего хочет.
Не говоря ни слова, Сол, управляющий, вместе с двумя рыжими парнями-сабами — что, на взгляд Оуэна, было уже перебором, но тот всегда любил вызов — подошел к ним. Сабы застыли за его спиной, один — с небольшим столиком в руках, а второй — с серебряным подносом. Улыбнувшись Оуэну, Сол щелкнул пальцами, и столик поставили на танцпол рядом с ним, а поднос аккуратно водрузили сверху.
— Спасибо, — сказал Оуэн Солу. Сабы последнего переглянулись и улыбнулись Стерлингу, который смотрел не на них, а на то, что лежало на подносе.
Зажимы, флоггер… и ошейник, простая черная кожаная полоска темнела на натертом до блеска серебре.
Стерлинг приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, а потом беззвучно закрыл. Не сводя широко распахнутых глаз с подноса, он облизнул губы. Наконец его взгляд скользнул к Оуэну, щеки от изумления залились румянцем, который Оуэн так любил.
— Твоя шея выглядела несколько… голой, — заметил Оуэн, — а я не желаю, чтобы кто-нибудь сомневался в том, что ты мой. — Он неохотно отвернулся от Стерлинга и обнаружил, что все вокруг улыбаются. Его взгляд наткнулся на женщину-саба чуть за тридцать, на ее шее, как и у Стерлинга, ничего не было, она смотрела снизу вверх на мужчину рядом с собой, и в ее глазах блестели слезы. Ее Дом, совсем молодой парень, не старше Стерлинга, опустил голову, и его губы шевельнулись, Оуэн прочитал по ним одно слово: «Скоро».
Снова переведя взгляд на Стерлинга, Оуэн жестом приказал ему встать, и тот послушно повиновался. Движение будто помогло ему обрести толику прежнего спокойствия, и он почтительно опустил глаза, когда Оуэн протянул руку, чтобы развести его запястья и расстегнуть на нем рубашку.
Обычно он заставлял Стерлинга раздеваться самого, но сегодня хотел сделать это собственноручно, чтобы как можно очевиднее заявить на него права. Одну за другой он высвобождал пуговицы из петелек, любуясь гладкой кожей и предвкушая тот час, когда они окажутся дома, и он сможет исследовать каждый дюйм губами и руками. Когда рубашка была полностью расстегнута, Оуэн медленно спустил ее по плечам Стерлинга.
— Не шевелись, — приказал он, чтобы тот случайно не принял неудобную для его руки позу, и Стерлинг замер.
Сняв рубашку, Оуэн аккуратно сложил ее и бросил на столик — красное на серебряном, пятно цвета. Он взял ошейник и повернулся к Стерлингу, держа кожаную полоску так, чтобы тот ее видел.
— Сперва это. Все, что сегодня с тобой произойдет, случится потому, что ты мой, и я хочу, чтобы все это было твоим: боль, подчинение, все, что даю тебе я. Ведь ты мой. — Последние слова он произнес, делая паузу после каждого. — Вовсе не ошейник делает это реальностью. Это и так реальность. — Он похлопал Стерлинга по плечу. — Встань на колени, я застегну его.
Стерлинг опустился на колени с такой скоростью, что при других обстоятельствах Оуэн мог бы подумать, что его подстрелили; он почувствовал, как завибрировал пол под ногами. Как оказалось, вибрировал не только пол — когда Оуэн встал за спиной Стерлинга и приложил к его шее ошейник, он почувствовал, что того трясет.
Стерлинг, конечно, был не единственным, на кого так подействовал этот момент; наблюдавшие за всем люди молчали, в зале стояла абсолютная тишина, и это казалось куда более выразительным, чем подбадривание или даже аплодисменты. Оуэн обнаружил, что его руки дрожат, и с трудом заставил себя успокоиться.
Застегнув ошейник, Оуэн поправил его и положил ладони на плечи Стерлинга, чтобы тот почувствовал прикосновение чего-то, кроме кожи и металла. Тело к телу… между ними словно пробежала искра, как с первой их встречи.
Тогда Стерлинг был неспокойным и несчастным, как и Оуэн, пытаясь найти того, с кем почувствовал бы себя целым.
Оуэн наклонился и коснулся губами уха Стерлинга:
— Готов?
Он знал, каким будет ответ.