Спустя вечность и череду странных видений, кто-то открыл водительскую дверь и сев в кабину запустил мотор. Тело стального животного сотряслось и завибрировало. Тысячи механизмов единовременно пришли в движение, пробужденные неведомой силой.
– Живой? – тонкая палка уперлась в его лицо чуть ниже глаза. Бенжи открыл один и уставился перед собой. А нет, он открыл оба, но видеть мог только одним. Как странно подумал он. Если ему сейчас выколют глаз, он даже этого не почувствует. Почему-то эта мысль его развеселила, и он представил себе жаренное яйцо, разрезанное ножом из которого вытекает желток, в который так вкусно обмакивать кусочек хлеба запивая сладким зеленым чаем на завтрак. Никакой боли, кожа казалась принадлежит кому-то еще, но не ему. Ему принадлежали только мысли. Или они тоже не ему принадлежат? Их поток замер в молчании разглядывая это странный конструкт, словно ребенок пытающийся понять, как собирается кубик Рубика.
– Живой еще – радостно крикнул один из бандитов – поехали проветрим нашего друга.
– Слушай, а где …?
– Да похуй вообще, где-то там валяется у лестницы. Он всегда был неуклюжим ублюдком. Давай, погнали.
Пикап поочередно накренился то в левую то в правую сторону, двери захлопнулись и машина тронулась с места.
Бенжи машинально выл от боли, когда машина прыгала по кочкам. Надрывный крик сквозь вонючую, пропитавшуюся слюной масляную тряпку помогал хоть как-то отвлечься. Он бы уверен, что уже обе его руки переломаны окончательно. Но боль не была в каком-то одном месте, она, словно буй во время шторма, лишь держалась на плаву внутри черепа, где-то в области затылка, и фиксировала бушующие волны, растекающихся по всем клеткам, и дающие обратную связь в мозг. В её волнообразном течении и была самая невыносимая часть. Так бывает, когда болят нервы в корнях загноившегося зуба. Первые дни – это самый ад, ни есть, ни спать. Мучительное страдание чуть слабеет через две недели и к концу третьего месяца ты уже просыпаешься с этой болью и идешь заниматься делами, ну есть и есть. Когда сильнее, когда слабее, зависит от концентрации мыслей. Если разум занят, то и боль притупляется. Адаптивность мозговой системы – физический механизм, воспроизводимый в существах миллионы лет, независящий от того какую религию ты исповедуешь, любишь ли бассет хаундов, применяешь гирудотерапию или заморачиваешься с детальной раскраской пластмассовых фигурок для настольных игр по вымышленной вселенной. Если изо всех сил стараясь унять боль, думать, что её не существует, пытаться сознательно блокировать её где-то там в мозгу – можно заметить ровно обратный эффект. Для сознания попытка остановить действие по средствам желания его не совершать и есть само действие. Ты будешь продолжать ярко чувствовать боль пытаясь её не чувствовать. Такой вот парадокс.
Но даже не это приводило его в ужас. Проснувшаяся интуиция, темной, мрачной, костлявой рукой гладила его по голове, уверяя, что это последняя поездка. Время пришло, мальчик – шептала она сквозь его отчаянные крики – время пришло. Жалость к себе, еще одной костлявой фигурой сидела у него на шее, выдавливая ручьи слез из микроскопических каналов расположенных в уголках глаз. Желание пожить еще чуть-чуть, хоть как-то, хоть со страданием, хоть болью, да с чем угодно, навалилось на него всем весом, сдавливая грудную клетку и превращая его крики боли в леденящий душу вой отчаянья. Так много всего было ложно важным, так много всего осталось еще неизведанным. То, что произошло сегодня не укладывалось ни в какие рамки. Никто не может двигаться с такой скоростью. Пастор и его дочь – это одно существо? Оно чуть не отсекло ему голову, а он даже не почувствовал удар. И Банда Четырех выполняла какую-то работу для них, для чего? Что за херня тут творилась всё это время прямо под носом? Никто кроме него даже не задавался такими вопросами и теперь за это знание он заплатит жизнью. Они везли его по грунтовым дорогам, и он слышал, как о борта скрежетали ветки кустарника, а мелкие камешки бились о днище. Они неслись по пересеченной местности, вдалеке от дорог, явно не заботясь о машине.