— Как ты мог с ней жить? Точно — прокурор! Расстреляет и не поморщится!
Клавдия не могла остановиться. Ей совали под нос какие-то пузырьки, стаканы с водой, еще что-то, успокаивали как могли, даже хотели отвезти в больницу.
А она сидела на лавке и громко ревела, никого и ничего не видя вокруг. Слезы текли ручьем, рыдания вырывались из груди, и постепенно становилось легче.
Только одного она не могла вспомнить потом — где это происходило. То ли в вагоне метро, то ли в каком-то гастрономе…
…Это она!
Даже в толпе ее не трудно было узнать. Меня так и ударило — она! Ах, как же долго пришлось ждать этой встречи! Какое терпение понадобилось! Но, милая, сколько веревочке ни виться…
А она красивая. Теперь это видно. Теперь понятно… Она красивая. Как там говорилось? — в человеке все должно быть прекрасно — и душа, и одежда, и лицо…
Как странно устроены люди — лицо и одежда прекрасны, а душа…
Нет, не буду торопиться. Торопиться не стоит. Во всем должна быть справедливость. Надо посмотреть ей в глаза. Внимательно и серьезно посмотреть в глаза — тогда и про душу все будет ясно.
Жаль, что сейчас так рано темнеет. Глаз почти не видно. Даже цвет трудно различить.
— Этот автобус куда идет, не подскажете?
— До «Университета». А вам что нужно?
Это уже ближе — глаза серые…
— А вы где выходите?
— На Ленинских горах… Теперь Воробьевы…
— Живете там?
— Да.
Это она! Это точно она!
— Сейчас все домой едут, — говорю я.
— Мгм, — кивает она и отворачивается.
— А вы с работы?
Она вежливо кивнула. Но даже не повернулась в мою сторону. Мы молчим так довольно долго. Я лихорадочно придумываю, о чем бы ей сказать.
— Темно уже, — говорю наконец.
Она снова кивает.
Нет, ничего не получается. Я даже начинаю на себя злиться. Даже представить было нельзя, что вот как раз в этот момент, когда я встречу ее, мне вдруг станет так скучно. Прямо хочется все бросить и бежать. Что за чепуха?! Мы уже должны были весело болтать, словно старые друзья. Уже должна была между нами протянуться какая-то связь, нить, напряжение.
Но она смотрит в окно, а я не знаю, что бы еще сказать.
Это просто моя ошибка. Это не она. Это совсем другая.
Я просто доеду до следующей остановки и выйду.
Автобус стал притормаживать, люди стали пробиваться к выходу — вот так всегда в последнюю секунду, — я тоже собираюсь встать…
— Вы так и не сказали, куда вам нужно? — повернулась она ко мне.
А-ах, милая моя! Ты тоже это почувствовала? Тебе тоже пусто, тоже неловко молчать? Ты тоже поняла, что так не должно быть? Молодец!
Нет, это все-таки она! Она!
— А мне тоже на Воробьевы горы…
— Ну тогда нам вместе выходить…
До нужной остановки мы почти подружились. И вышли, весело болтая о разных пустяках.
В этот день все было необычно. Никакого волнения, никакой дрожи в руках и ногах. Связь наша была прочной и неразрывной. Можно было делать сейчас все что угодно. Она бы не испугалась. Она уже была привязана ко мне намертво.
Снег был рыхлым, но снежок из него слепить получилось.
Она взвизгнула от неожиданности. От полной неожиданности.
А мне даже было интересно — испугается или нет?
Только секунду сомневалась, а потом наклонилась к земле и тоже слепила снежок.
Ах, как я люблю эти секунды. Потом вспоминаю их и только диву даюсь — как это могло случиться? Даже представить себе смешно. Ерунда, так не бывает. Наблюдай кто-нибудь за нами со стороны, решил бы, что мы с ума сошли. И это действительно какое-то безумие.
Она уже попадает в ту зону, где нет места обыкновенному. Это я ее туда привожу. Если бы ей тоже удалось потом вспомнить эти секунды, она решила бы, что было минутное помрачение рассудка. Но она не вспомнит.
Потому что опять ко мне приходит та самая сила, которая все решит и за меня, и за нее. Но я за всем наблюдаю как бы со стороны.
А она закрывается от моих снежков яркой сумкой, прячется за деревьями. Она безумно хохочет. Ей безумно весело…
Первый удар только срезал ей кожу со лба. Промах. Страшная ошибка…
Сейчас она закричит и бросится бежать — тогда все пропало.
У меня ком подступает к горлу — промах!
Но она не кричит, она только выкатывает глаза и застывает.
Второй удар пробивает кость.