Чубаристов поработал на славу — цеховик поимел от своего подпольного дела несколько миллионов — это еще были большие, очень большие деньги. И вполне тянул на хищение в особо крупных размерах, что каралось высшей степенью социальной защиты — расстрелом.
Собственно, вышку решил не Чубаристов, естественно, и даже не судья, а где-то там, наверху, накумекали, что необходим показательный процесс с самым строгим наказанием. Цеховика расстреляли.
Сегодня его, наверное, избрали бы депутатом.
Но дело не в этом. Дело в том, что у цеховика была молодая жена. Совсем девчонка. По делу она проходила как свидетель.
И вот уже после приговора и даже, кажется, исполнения жена эта вдруг снова объявилась.
Она сама пригласила Чубаристова к себе домой и сама, чуть не у порога, отдалась ему с жестокой и злой страстью.
А потом бесцеремонно выгнала.
Чубаристов попытался понять, что вело эту красивую и умную женщину. Была ли это вспыхнувшая вдруг любовь к следователю (в это, конечно, Чубаристов не верил), было ли здесь нечистое, самоистязательное упоение отдаваться палачу собственного мужа (это казалось более правдоподобным) или своеобразное желание унизить не себя, а именно Чубаристова. Вот это последнее объяснение с каждой новой встречей утверждалось в Чубаристове, как истинное.
Каждый раз после встречи с вдовой Чубаристов крыл и себя и ее на чем свет стоит, клялся, что больше ни ногой, но проходила неделя-другая, и он снова как проклятый тащился к ней.
За все эти годы он ни разу не застал у вдовы какого-нибудь другого мужчину, она ни разу не сказала ему — нет. Она, казалось, даже не постарела за эти годы.
В последний раз все случилось особенно унизительно для Чубаристова. И еще как-то совпало с другими делами, с другими романами — он зарекся даже вспоминать о вдове и действительно продержался довольно долго. И вот теперь…
Но, слава Богу, отпустило…
Виктор Сергеевич спокойно поел, сделал несколько важных звонков, посмотрел телевизор, распаковал чемодан — только тут увидел, что не отдал привезенные из Америки подарки (да, здорово зацепило), и решил позвонить Клавдии.
Трубку взяли сразу.
— Алло.
— Это я, — сказал Чубаристов. — Я приеду?
— Приезжай, если хочешь, — ответила вдова.
Сорвав печать, Игорь открыл дверь и вошел в квартиру. Страшновато было бродить по комнатам, зная, что их хозяйка лежит сейчас в холодильнике паталогоанатомии. Прислушиваешься к каждому звуку, к каждому шороху.
Когда проводили здесь обыск, Игорь был не один, суетились тут люди, как-то все и прошло обыденно. А теперь…
Комнаты были почти пусты. Кровать, пара табуреток, старый платяной шкаф и телевизор на полу. В углу стоят новенькие, еще не распакованные диван и два кресла. Не успела. Аж мурашки по коже.
То, что Игорь искал, лежало в большой коробке из-под обуви в тумбочке — ордер на квартиру, книжка квартплаты, какие-то справки из поликлиники, старый студенческий билет и акт о купле-продаже, заверенный нотариусом.
Игорь хотел позвонить, но в квартире не оказалось даже телефона. Только пустые гнезда торчали из стены. Закрыв квартиру, он снова опечатал дверь и уже хотел отправляться домой, но сначала решил, что раз уж он здесь, то неплохо бы снова опросить соседей. Сегодня воскресенье — значит, большинство сидят по домам.
Но в двух соседних квартирах никто не открыл. Уже безо всякой надежды Игорь позвонил в третью, и вдруг услышал за дверью шаги.
— Здравствуйте, я… — начал было он, но дверь тут же распахнулась и на голову Порогину обрушился целый поток холодной воды. Игорь инстинктивно отскочил, закрыв глаза, но кто-то ухватил его за рукав и резко втащил внутрь. В ноздри тут же ударил спертый запах ладана, смешанный с запахом жареной картошки и квашеной капусты.
— Вы что?.. — опешил сыщик.
— Кто к нам пожаловал? — прогремели в ответ.
— Меня зовут Игорь Порогин. Я из городской… — забормотал он, ничего не понимая, но его перебили:
— «Но если ты и в одиннадцатом часе пришел, то еще не опоздал…»
— Сейчас половина второго. — Игорь посмотрел на часы. Я из городской прокуратуры. Здравствуйте. — Наконец он разглядел в полутьме коридора маленького костлявого мужичка в странной одежде. На нем было что-то наподобие рясы или ночной рубашки. Ноги были босые, зато на голове красовалась соломенная шляпа.
— Проходи, раб Божий, — протяжно пропел мужичок и быстро ушел в комнату.