— Назову, — уверенно ответил он. — Но не завтра. Еще убийств семь-восемь, и назову. А пока у меня слишком мало информации. Только вы ведь не хотите ждать, правда?
— Конечно, не хочу. — Клава посмотрела на него с изумлением. — И как вы можете так говорить? Это же не просто дополнительные кусочки мозаики, это живые люди.
— Аминь… — Кленов отвернулся.
— В смысле?.. — не поняла Клава.
— Извините. Издержки профессии. — Он посмотрел на нее с какой-то странной улыбкой. — Я ведь с людьми вообще нормально разговаривать не могу. Смотрю, слушаю и тут же анализирую. И получается не человек, а какой-то сгусток комплексов и привычек.
— Это я уже заметила.
— Вот вы, например…
— «Синдром недооценки»? — отмахнулась Клавдия.
— Нет, поскольку мы одни, я могу и подробнее.
— Неужели? — Клава напряженно вытянулась на стуле.
— Вы женщина переломного возраста. В семье отношения ни к черту. Сильно развит комплекс матери — вы все время стремитесь к тому, чтобы кого-нибудь опекать. Муж от вас именно поэтому и ушел — не вынес. Какой мужчина согласится всю жизнь чувствовать себя ребенком. Не удивлюсь, если узнаю, что на праздник вы ему подарили какой-нибудь домашний халат, пижаму или что-то в этом роде.
— Тапочки. — Клава покраснела. — Я ему тапочки подарила.
— Ну вот видите. — Николай Николаевич виновато вздохнул. — На работе вы ощущаете постоянный дискомфорт из-за того, что вы женщина. Боитесь, что коллеги из-за этого пренебрежительно к вам относятся. Чтобы расположить их к себе, стараетесь и тут создать домашнюю атмосферу, где вы были бы хозяйкой. Отсюда и постоянные пирожки для сослуживцев. Потом еще… — Он посмотрел на Клаву. — Или, может, хватит?
— Хватит. — Она опустила голову. — Вы просто алой мальчишка.
— Вот видите, обиделись. Потому что я знаю то, в чем даже вы себе не признаетесь. И мне, честно говоря, неприятно это знать. Чем меньше для тебя остается тайн, тем скучнее жить на этом свете. Ладно, хватит об этом.
— Да, хватит. — Клавдии вдруг стало весело. — А вам нравится Набоков?
— Кто? Набоков, писатель? — насторожился Кленов.
— Да, Владимир Набоков. — Клавдия внимательно смотрела на психолога.
— Нет, не нравится, — отрезал тот.
— Ну, я так и знала! — расхохоталась Клавдия.
— Что, что вы знали? — вдруг не на шутку разозлился Кленов.
— А это пусть будет пока секретом.
И Клавдия поправила прическу таким томно-призывным жестом, что у Кленова невольно грешные мысли полезли в голову.
— Ничего не понимаю. — Батюшка закрыл Библию и пожал плечами. — Какое отношение друг к другу могут иметь эти два отрывка?
— Вот это я у вас и хотел спросить. — Игорь вздохнул.
— Там Исход… — Батюшка медленно поглаживал свою мягкую бородку. — Глава о том, как Бог накормил евреев и Моисея в пустыне. Дал им манну небесную, превратил горькую воду в сладкую и дал перепелов. Второй — Бытие. Создание мира. А третий отрывок — Паралипоменон. Родословные Левия, Иссахара и Вениамина…
— Ну и что он этим хотел сказать? — спросил Игорь. — Он ведь не наобум страницы оставлял. Может, он загадывает нам какую-нибудь загадку?
— Может быть. — Батюшка положил Библию на лавку, и они с Игорем вышли во двор. — Так вы говорите, что все это имеет какое-то отношение к убийству на пруду?
— Да. — Игорь огляделся. — Только мне не хотелось бы, чтоб…
— Я понимаю, — кивнул отец Сергий. — Об этом никто не узнает.
— Спасибо… Тут дело в том, что… — Игорь вдруг поймал себя на том, что не знает, как рассказать все батюшке. Будто хочет уберечь его от этих страшных вещей. — Ну в общем… Короче, это было не единственное убийство. Было еще три в Москве и… Были очень похожие еще в другом городе несколько лет назад. Судя по всему, эти убийства совершил один и тот же человек.
Батюшка внимательно слушал. Игоря даже несколько обидело то, что священник не ахает, как гимназистка, и не начинает истово креститься, услышав это.
— Ну вот. А у трех последних жертв убийца оставил вырванные из Библии страницы. Мы думаем, что он религиозный маньяк и…
— И вы хотите, чтобы я понял его душу? — Отец Сергий посмотрел на Игоря с удивлением.
— Нет, не совсем так. Просто нам пока не совсем ясен мотив. А он, возможно, кроется в этих текстах.
Батюшка долго молчал, снова задумчиво поглаживая бородку.
— Знаете, — сказал он наконец, — я никогда не мог понять черносотенцев. И антисемитов. Хотя мотивы у них замешаны тоже на религии. Они ненавидели и убивали евреев только за то, что те распяли Христа. Но будь Иисус другой национальности, с ним случилось бы то же самое. Ну может быть, не распяли бы, а отрубили голову или посадили на кол. Или сожгли бы на костре. Или съели. У каждого народа своя национальная казнь. Но это ведь ничего не меняет, потому что он именно для этого и был послан на землю.