— И не собирался.
— О, прошу прощения. — Теперь насмехалась она. — Мне нужно поинтересоваться твоим самочувствием? Или раскрыть другие секреты, ну, например: чем ты зарабатываешь себе на жизнь или что ты богаче, чем я когда-либо буду, и даже что когда-то ты был женат.
— Ты хочешь спросить о деньгах, да? Каким-то образом ты узнала о них, через Симону или кого-то другого? — жестко спросил он.
— Деньги? Это все, о чем ты волнуешься? И не обвиняй Симону. Она только подтвердила то, что сообщил мне мой брат.
— Арти? — Картер провел рукой по волосам.
— Не Арти. Дэнни, мой второй брат. Он рассказал то, что мне следовало узнать раньше. И у меня есть улики — парень на станции, с которым ты не хотел общаться, прекрасные костюмы, а также непонятная связь с фондами. — Ева с шумом втянула в себя воздух и остановилась на мгновение. — Картер, значит, я нравлюсь тебе достаточно для того, чтобы спать со мной, нарушать полицейский протокол, вступая в отношения с жертвой преступления, представлять меня своим друзьям, и недостаточно, чтобы говорить о себе? Приходилось ли тебе когда-нибудь делиться сокровенным с другим человеком? — Она выжидающе смотрела на него, но ответа не дождалась. — Если я важна для тебя, почему ты не рассказал мне о своей жизни в Нью-Йорке, о том, как решил все бросить и раздарить все деньги? Ты мог бы рассказать мне о своем браке и объяснить, почему он не удался. Но нет, ты предоставляешь информацию о себе крохотными порциями с такой сдержанностью, которая граничит с паранойей. Я случайно узнала, что ты учился в Грантэмском университете. Ты невзначай обмолвился, что родом из Дейтона, но я ничего не знаю о твоей семье. Даже Симона, жена твоего самого близкого друга, которая знакома с тобой много лет, ничего не знает о ней. — Ева остановилась, чтобы перевести дух, ее грудь тяжело вздымалась. — Картер, неужели ты не понимаешь? Вопрос не в деньгах и даже не в скрытности, как я раньше думала. Это вопрос доверия. Ты никому не доверяешь, даже мне. И это не потому, что ты полицейский, твоя работа всего лишь служит оправданием. Тебе нравится играть в доброго самаритянина — деньги, самопожертвование… Но ты всего лишь играешь. Это актерство. Ты не желаешь или, возможно, не способен впустить кого-то в свою жизнь. Доверие и есть любовь, Картер. И я люблю тебя! — Она почти выкрикнула последние слова.
Картер был ошарашен. Он долго молчал и наконец спросил с отчаянием в голосе:
— Разве мы не можем продолжать жить так, как раньше? Я не хочу терять тебя. Кажется, я влюбился в тебя, Ева.
Странный смешок вырвался из ее горла.
— Нет, тебе только кажется, ты не влюбился. Тебе нравятся наши отношения, секс, и ты не одинок. Если бы ты действительно любил, то не боялся бы стать уязвимым. Но ты никому не доверяешь. Ты убежден, что когда-нибудь что-нибудь пойдет неправильно и причинит тебе страдание и боль. Посмотри в глаза правде, Картер, люди иногда ошибаются. И когда это происходит, нужно простить их — даже таких глупых и несносных мальчишек, которые позарились на дамские шортики.
Ева закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании. Единственное, в чем она уверена, — это что плакать она не собирается. По крайней мере те две минуты, за которые она попытается выпроводить его за дверь. Она с трудом проглотила комок в горле и открыла глаза.
— Послушай, я чувствую себя разбитой. — Ее голос звучал устало и бесцветно. — Я плохо спала ночью, а сегодня еще должна работать. Мне кажется, нет смысла продолжать нашу беседу.
— Ева…
Она не ответила. А ему больше нечего было предложить.
— Выход отсюда тебе известен, и я уверена, что у тебя все еще есть ключ от входной двери. Запри ее.
Не оборачиваясь, она прошла в спальню и закрыла за собой дверь так, как делала это, когда братья доводили ее до исступления. Ева легла на кровать и уставилась в потолок.
Много лет назад, лежа вот так в кровати, она сначала жалела себя, потом составляла план мести, как она уедет от них куда-нибудь на Гавайи и даже не попрощается. И пока она будет попивать традиционные напитки с маленькими зонтиками в стаканах и носить в волосах цветы, братья наконец-то образумятся и поймут, что не могут жить без нее, затем бросятся к ее ногам с мольбами о прощении и обещаниями больше никогда не поступать плохо. И тогда, возможно, она вернется, если они пообещают складывать свою одежду и мыть посуду.
Сейчас ей тоже было жаль себя, но план мести она не придумывала. Она просто плакала.
Глава тринадцатая
Ему следовало пойти домой и напиться. Господь свидетель, он уже так долго смотрит на бутылку бурбона, что за это время алкоголь уже должен был впитаться в его кровь по воздуху.