А в следующее мгновение мне стало не только страшно, но и неимоверно стыдно. Приёмыш, вставая на ноги, заметно морщился от боли. Потёр колено, отряхнул ставшие ещё более дырявыми джинсы и, виновато улыбнувшись, доверительно пожаловался на свою прогрессирующую неуклюжесть. Он даже не заметил, что это я его падение спровоцировал!
Пока я раздумывал: покаяться ли мне в содеянном и попросить прощения или трусливо, но мудро промолчать, произошло нечто странное и необъяснимое. Рассеянно поглаживающий стену дома Тимур вдруг начал целенаправленно расковыривать ничем не примечательную щель между двумя кирпичами разного цвета. Первой моей мыслью было: «Наверное, слишком сильно я его головой о стену с утра приложил, вот у него крыша и поехала». А потом я присмотрелся и заметил, что один из кирпичей сидит непрочно и под рукой Тимура заметно шатается. Это явно неспроста. Стал ему помогать, и в результате мы обнаружили тайник, в котором хранился запасной ключ от бабкиного дома.
Сказать, что я был дико удивлён — это не сказать ничего вообще. Да я в тот момент просто окаменел и онемел от неожиданности. Так и стоял, как памятник собственной впечатлительности, а в голове только и крутилось: «Как? Откуда? Почему?» Мои последующие настойчивые расспросы ошарашенного не меньше меня Тимура ничего не прояснили. «Само как-то вышло», — единственно вразумительное, что я от него в оправдание услышал. И решил для себя на будущее на всякий случай рядом с ним держаться, вдруг братец ещё что-нибудь подобное выкинет. Поэтому и бродил за Тимуром хвостиком по всему дому. Смотрел, всё больше и больше раздражаясь от того, как он осторожно поглаживал отполированное дерево старой мебели, как надолго замирал перед древними фотографиями в простых деревянных рамках. Раздражался и про себя удивлялся: «Да что тут разглядывать! Ничего же интересного здесь нет. Одно старьё!»
Но, видимо, у Тимура совсем другое отношение к окружающей нас рухляди было. Иначе зачем он начал до меня докапываться и расспрашивать о незнакомцах, тупо тарищившихся с блёклых, пожелтевших от времени фото. Откуда у современного парня такой странный интерес к прошлому в семнадцать лет? Он вообще хоть нормальный? Ох, да что я вообще говорю? Нормальностью, как и хоть какой-то воспитанностью тут и не пахло. Может, я и слишком придираюсь, но реально странно настолько всяким хламом интересоваться. А даже если подобное у кого-то нормальным считается, то я всё равно Тимуру ничем помочь не могу — никогда древностями не интересовался. Ему бы с мамой, а ещё лучше с отцом об этом поговорить. Те, вполне возможно, и вспомнили бы что-нибудь интересненькое, глядя на эти потрёпанные картонки.
Чтобы избавиться от бессмысленных расспросов, предложил приёмышу посмотреть на портрет бабки Варвары. Стыдно вспоминать, но я её в детстве жутко боялся. Хотя и относилась она ко мне вроде бы неплохо. Никогда за щалости не ругала, леденцами разноцветными из аляпистой жестяной корбки постоянно угощала. Только вот мой иррациональный страх от этого меньше нисколько не становился. Уж очень колоритная и суровая на вид старуха была. Просто вылитая Баба Яга.
Особенно грозно выглядел её большой крючковатый нос с чёрной волосатой бородавкой. Мне тогда казалось, что эта бородавка, как флюгер, неуклонно поворачивает нос в мою сторону, а его ноздри нетерпеливо дрожат, вынюхивая, где же я от бабки прячусь. Дальнейшие картины жуткой расправы безграничное детское воображение рисовало в мельчайших подробностях: широкая деревянная лопата, пышущая жаром печь, куда меня вот-вот посадят и запекут, как курицу-гриль. И тогда я с истошными криками бежал под защиту мамы. Мама над моими страхами тихо посмеивалась, но, по-видимому, сама чувствовала себя в присутствии бабки Варвары неуютно. Поэтому мы и ездили к ней в гости всё реже и реже.
Вспоминая свои давние визиты с родителями в этот дом, казавшийся мне тогда не менее страшным, чем его суровая владелица, я не сразу заметил, что с Тимуром происходит что-то неладное. Резко побледнев и судорожно вцепившись обеими руками в спинку любимого бабкиного кресла, братец пристально смотрел в никуда расширившимися зрачками во всю радужку зрачками. Неужели я так красочно свои детские страхи расписывал, что он тоже проникся и испугался?