Давешний молодец, который стрелял по шарам, вытащил из сумки еще пару аркебузетов и выстрелил в один такой кокон. Раздался приглушенный вскрик, кокон вздрогнул, замер и тут же стал рассыпаться. От него начали отпочковываться шары, оставив на земле неподвижное смятое тело, выстроились над мертвым в башню, уменьшенную копию тай, что недавно висела над площадью. А через мгновение обрушилась, и шары бросились на стражника, повалили его на утоптанную множеством ног землю…
Прошло не больше минуты и разоренная базарная площадь была пуста: те, кого шары не коснулись, разбежались — кто во все лопатки, кто бочком-бочком, озираясь круглыми от страха глазами; кто-то и вовсе не был способен передвигаться на своих двоих, но и их врожденный инстинкт гнал прочь — хоть на четвереньках, но прочь, прочь… И то тут, то там среди поваленных телег, опрокинутых лотков и разбросанных товаров блестели слабо шевелящиеся серебристые комья, бывшие недавно людьми…
Один лишь Абраксас стоял посреди запустения. Он смотрел на серебристые коконы, и окрепший голос в его голове повторял слова из его сна: «Вот слуги твои… Они поведут тебя… Жду тебя, зову тебя…»
И точно во сне, сверкающие коконы зашевелились и начали подниматься. Теперь это были не бесформенные комья. Серебристые складки расправились, превратились в ниспадающие до земли плащи, с ног до головы окутавшие человеческие по очертаниям фигуры… Только за прорезями их капюшонов вместо виденной во сне бездонной тьмы видны были глаза. Фигуры в серебристых плащах стекались со всех сторон площади и становились вокруг Абраксаса на почтительном расстоянии, образовывая идеальный круг; их было ровно две дюжины.
«Вот слуги твои… Они поведут тебя…»
А во всем городе уже слышался шум… Уже звонили колокола — но не набат, а что-то праздничное… Народ хлынул с улиц на площадь — и уже те, кто только что улепетывал, возвращались радостные, словно узнали благую весть… И все толпились за спинами серебристых плащей, и лица их сияли восторгом.
«Они все пришли приветствовать меня!» — понял Абраксас.
— Вот он, наш государь! Ура!
— Слава Товьяру, где рождаются великие государи! Ура!! Ура!!! «Вот слуги твои…»
…Когда на главной площади пробило час ночи, Абраксас резко поднялся со своего места, и наместник Императора на полуслове прервал свою речь в честь нового государя, состоящую из одних превосходных эпитетов, и замер с поднятым кубком, с опаской глядя на изменившееся лицо своего нынешнего властелина.
Абраксас растерянным взглядом обвел ряды столов, за которыми замерли его новоиспеченные подданные.
— В чем дело, ваше величество? — куда более растерянно произнес помертвевший от страха наместник. — Я только хотел сказать…
— Что это? — сказал Абраксас, глядя на стол перед собой.
Его тихий голос громом прозвучал в мертвой тишине. Наместник вытянул голову.
Перед государем на столе среди прочего великолепия посуды и яств стояла простая скромненькая плоская тарелка с рисунком: карикатурный сокол, съежившись, крыльями прикрывал голову от летящих на него румяных яблок; яблоки образовывали на тарелке каемку, и на красном боку одного из них развалился в вольной позе пухлый наглый червяк; картинка могла бы показаться забавной, если бы в ней не заключался намек. Поняв это, наместник забормотал растерянно:
— Простите, государь, это я не уследил. Должно быть, это попало сюда среди подарков старшин. Я немедленно выясню и накажу!
— Нет! — оборвал его Абраксас. Он взял в руки тарелку, повертел ее в руках, — Я выйду, продолжайте без меня. — И, не дожидаясь ответа, пошел из зала.
Он шел мимо замерших в испуге гостей, мимо кузин, сидящих в окружении великолепных кавалеров, мимо провожающих его глазами вельмож, мимо какого-то смутно знакомого старика в дурацких очках, мимо стоящих на страже у дверей двух серебристых. Выскочив в пустой коридор, Абраксас ускорил шаги; он почти бежал, пока не оказался в покоях, которые только сегодня днем были покоями наместника и были вручены ему вместе с ключом от города и всем этим дворцом в придачу.
Какое-то время он стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. Прохлада успокаивала, но не лечила от глухой тоски, заполнившей его сердце.
И это — обещанное сном величие? Как мерзко!.. Он с отвращением вспоминал то, что произошло сегодня. Появление серебристых шаров… Нападение на беззащитных людей на базарной площади и превращение их в плащеносцев… Триумф, с которым его приветствовали и вели по городу к этому дворцу… Как Имперский вельможа, всегда такой чопорный, глядевший на товьярцев как на полудикарей, стелился перед ним как записной лизоблюд — вряд ли он стал бы так пресмыкаться перед самим Императором… И как он небрежно, как должное принимал все эти почести, с каким наслаждением он отдавал распоряжения и смотрел, с какой поспешной подобострастностью его распоряжения исполняются…
И вот в одно мгновение Абраксас будто вынырнул из отупляющей эйфории собственного всевластия и восторженности, охватившей его и весь город… Только что он принимал все это как Должное — а сейчас ему было противно и стыдно. Что же случилось? Что произошло?
Часы пробили полночь… Нет, час… И в тот же миг он отрезвел, очнулся. Почему? Он вспомнил тарелку с ерническим рисунком и поднял руку — тарелка все еще была у него в руке. При чем здесь эта ерунда? Он отшвырнул тарелку, и та с сухим звоном разбилась вдребезги.
Абраксас прошел в спальню, он хотел повалиться на постель, отдохнуть хотя бы телом, потому что для души отдыха не предвиделось.
— О Небеса!.. На постели сидела принаряженная и умело подкрашенная юная дочь наместника и смотрела на Абраксаса восторженными и влюбленными глазами.
— Государь мой! — сказала она, когда он замер на пороге, встала и тут же начала раздеваться.
Абраксас попятился. Он с треском захлопнул за собой двери и пошел искать успокоения в другом месте.
Двумя комнатами дальше он обнаружил притулившийся кожаный диван, предназначенный, видимо, для сменного телохранителя наместника. Абраксас не думая рухнул на него; в диване что-то хрупнуло, но он выдержал.
…Одиноко спящего здесь государя, накрывшегося с головой Плащом Тевиров, слуги обнаружили через несколько часов и с аккуратностью перенесли в спальню, раздели и уложили, как подобает государю…
…Утром государь пробудился рядом с прекрасной дочерью наместника, так и не припомнив, как из пиршественной залы он попал сюда, вызвал прямо в спальню наместника и начальника ополчения города, отдал, не поднимаясь с постели, им необходимые распоряжения, повелел оставить его одного. Вернее — с юной девицей и не тревожить…
…А недалеко за полдень, под восторженные возгласы горожан, государь во главе ополчения и отрядов добровольцев покидал моментально покоренный город…
…Поход войска Абраксаса-колдуна на юг начался…
Он даже разговорил было квелого после вчерашнего купца, как вдруг заметил, что тот, замерев на полуслове, смотрит куда-то поверх его плеча и взгляд его изменяется: только что полусонные глаза на какое-то мгновение стали удивленными, а потом зрачки заметно расширились и взгляд остекленел, стал как будто слепым.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
АОЙДА И АБРАКСАС
Аойда не думала, что будет вспоминать этот день всю жизнь.
Начался он вполне обыкновенно: Аойда проснулась под ля мечей — во дворе замка мечники тренировались, совершенств; боевые приемы. Затем был завтрак, и тетя тщательно следила осанкой Аойды, чем, разумеется, портила ей все удовольстви После завтрака тетя послала Аойду за корзинкой с рукоделием, девушка, перемигнувшись с кузеном Абантом и сказавшись, что ей надо написать письмо матери, уединилась у себя в коми те, а потом, таясь от горничных, спустилась во двор и вышла ворота замка.
Несколько минут спустя в те же ворота выехал кузен Абант вдвоем с Пройтом; Пройт, как всегда, завидев Аойду, спешилс помог благородной девице сесть в седло, а сам пошел рядом, держась за стремя.
Так случалось довольно часто в погожие дни, и все знали, что дядюшка, несмотря на ворчливое неудовольствие супруги, смотрел на эти совместные прогулки племянницы с молодыми людьми сквозь пальцы не в последнюю очередь потому, что доверял сыну.