— Кронго… — одними губами сказал Крейсс, пытаясь поднять руки. — Кронго, ведь я вам ничего. Я вам ничего… я вам…
Кронго подползает к Крейссу, его тошнит. Сквозь тошноту он ясно и отчетливо различает — в кустах лежит мертвец, он лежит на боку, глаза его широко открыты. Кронго хорошо помнит это лицо, это Фердинанд, тот самый, который приходил к нему ночью вместе со вторым человеком Фронта, Оджингой. Сейчас Кронго понимает, отчетливо понимает, как все произошло и почему в кустах лежит мертвый Фердинанд и рядом с ним другой человек — живой, с автоматом. Живой — это человек Крейсса. Крейссу было мало того, что он ехал вместе с Кронго на Альпаке, а значит, мог не бояться, что его путь станет известен. Да, Крейссу было этого мало, и на всякий случай он решил подстраховаться. Поэтому люди Крейсса прочесали весь маршрут — до самого Лалбасси. И здесь, у моста, наткнулись на засаду, которую поставили люди Фронта. Им сказала об этом пути Амалия… Да. В засаде лежал Фердинанд с автоматом — и люди Крейсса убили его. Но они не знали, что Фердинанд тоже подстраховался и мост был заминирован. И теперь, после взрыва, пулеметчик из людей Крейсса лежит в той же засаде и целится в его, Кронго, голову. Крейсс пытается поднять руки — но они остаются неподвижными, только вздрагивают плечи. Каждое движение отдается для Кронго тупой болью. Медленная волна боли плывет от поясницы по спине, докатывается до плеч. Но нужно подползти, вот он подползает к Крейссу — но не может отвести взгляда от излучины речушки, этот берег совсем близко, не больше тридцати метров. Сквозь тошноту он ясно и отчетливо различает темный предмет в кустах. Этот предмет лежит, глядя на него, и это мертвец, он лежит на боку, глаза его напряжены, будто он удивлен, что увидел Кронго. Он хорошо знает этого мертвеца — это Фердинанд, он глядит на Кронго, словно подсмеиваясь сам над собой. Натянутая внутрь нижняя губа делает эту улыбку живой и удивленной. А рядом автоматчик, белый, он откуда-то знает его. Над улыбкой мертвеца медленно движется черное дуло автомата, нащупывая его, Кронго, голову. Лицо человека за автоматом хорошо знакомо Кронго, но он пока не вспомнил, он силится вспомнить, где же он видел эти спокойные серые глаза, ясные, пытающиеся сейчас только найти его голову, найти цель. Больше в этих глазах нет ничего — ни гнева, ни сочувствия, ни удивления. Да, он вспомнил, коридор ипподрома, пыль, человек, сидящий на стуле, зажимающий коленями черный предмет. Как спокойно сейчас это лицо, в нем только усилие прицеливания. Но Кронго где-то видел это лицо еще раньше. Зеленый «лендровер», да, да. Ободряющая улыбка, вопрос «вы белый?». Да, это то самое лицо. Губы шевелятся от усилия, глаза нащупывают цель, его голову. Сейчас он выстрелит. Кронго прижал голову к земле, так, что между ним в черным дулом автомата на том берегу оказалась голова Крейсса. На лице целящегося отразилось разочарование, он привстал, будто прикидывая, может ли он выстрелить в Кронго, не задев Крейсса. Кронго вытянул руку, пистолет уперся в щеку Крейсса, сполз вниз и оказался у шеи. Из шеи сочится кровь. Теперь надо сделать усилие, поднять вторую руку и оттянуть предохранитель. Какое-то воспоминание возникло, упорно встало над ним, потом переползло туда, на ту сторону речушки, к черному дулу. Какие-то лопухи, что-то светлое, солнечное. Лицо целящегося опять стало сосредоточенным, и эта сосредоточенность помогла Кронго — он вспомнил, что это было в детстве. Но он не может вспомнить, сколько ему тогда было лет, никак не может. Тогда нужно отбросить это воспоминание и снова положить голову на землю, чтобы голова Крейсса оказалась между ним и автоматом. И сейчас, положив голову на землю, он вдруг точно вспоминает, сколько ему было тогда. Четыре года. Ему четыре года. Лопухи по глаза. Это католический интернат. Лопухи по самые глаза. Их много, очень много. На каждом — белая панамка с тремя хлястиками, застегнутыми на одну пуговицу. Они разбросаны у забора, в траве. Дергаясь и непрерывно двигаясь, они сообщают друг другу новости. Какая-то девочка держит лист подорожника. Как же ее зовут… Лилия. Да, Лилия. Она держит лист подорожника, на нем гусеница. Именно гусеница. Все дело в этой гусенице. Кто-то серьезно сообщает:
— Если гусеницу раздавить и кусочек из нее попадет на руку — сразу умрешь.