— И я вас, — сказала она. Голос глубокий, грудной. Ровный нос, удивленные негритянские глаза под желтыми веками.
Ну да, о нем же пишут газеты. Вот почему она знает его лицо. Тогда он уже начал приходить в себя. Да, именно — тогда уже начал… В нем уже не было боли — только тупое чувство утраты. Чувство утраты — и больше ничего. Ему уже не казалось странным, что он думает о женщинах. Не казалось странным и безразличным, что в поездках, в Берне и в Женеве, он теперь замечает — замечает, что женщины обращают на него внимание. И он уже отмечал про себя, что среди них были и красивые женщины. Но эта была необыкновенно молодой, необыкновенно красивой. Необыкновенно уверенной — и в то же время в глазах у нее был страх, страх, что он не решится говорить с ней дальше.
— Вы ждете мужа?
— Отца.
Сейчас должно снова прийти то, что появляется само собой.
— Покажите мне город.
Он сознательно соврал ей — он знал этот город до последнего переулка, потому что часто бывал здесь раньше. Еще — юношей. Часто… Он старался скрыть удивление. Скрыть недоуменный вопрос к самому себе — почему он обратил внимание на эту девушку. Он еще не верил, что все будет так легко. Но он обратил внимание, именно — обратил. И каждый ее взгляд сейчас уговаривал его продолжать разговор.
— Хорошо, — со стороны казалось, будто она с ним не разговаривает. — Только вы сейчас отойдите, потому что, если отец увидит…
— Хорошо. Где?
— Вы знаете набережную? Это очень просто. Центр, памятник Русалки. А теперь отходите. Всего доброго. В семь часов.
Он отошел довольно далеко и увидел ее отца, — судя по костюму, крупного чиновника из африканцев.
— Н-нет… — через силу выдавил Кронго.
Серые спокойные глаза продолжали с удивлением смотреть на него. Странно — как только Кронго сказал «нет», липкий страх, окутывавший его, пропал. Он даже почувствовал облегчение. Как легко было бы сказать «да». Но оттого, что сейчас он сказал «нет», Кронго почувствовал облегчение.
— Лоренцо… — загорелый обернулся, и африканец с баками, стрелявший по кустам, вылез из машины. Сунул автомат под мышку, подошел к Кронго. Осторожно прощупал карманы, оттянул рубашку, заглянул за пазуху.
— Бауса?
Это был африканец из племени ньоно. Почему Кронго все тем же шестым чувством понимал, что бауса, составлявшие большинство Фронта освобождения, должны быть объявлены вне закона? Сам Кронго был по матери ньоно. Ну вот, он должен ответить.
— Ньоно… — сказал Кронго.
— Зовут? Где живешь?
— Маврикий Кронго. Местный житель.
Губы его отвечают сами, как будто не являются частью его тела.
— Что делаешь здесь?
— Искал жену и детей.
Ньонец оглянулся на белого.
— Сочувствуешь националистам? — белый перешел на «ты».
— Сочувствуешь «Красным братьям»? — заорал ньонец. — Эй, скот? Или, как вы его называете, Фронту?
— Я далек от политики, — Кронго закрыл глаза, пытаясь успокоиться.
Ничего страшного. Он секунду вглядывался в плывущие в темноте оранжевые круги, снова открыл глаза. Серый спокойный взгляд белого был теперь не дружелюбным, а просто внимательным. Да, это конец, подумал Кронго. Как это будет? Они просто выстрелят в него. Он вспомнил — потом была бешеная скачка. Две тысячи четыреста метров. Пейрак пристроился за Стейт-Боем, чуть сзади с поля их пыталась обойти Монтана. «Пейрак, подожди», — шептал Кронго, припав к шее жеребца. Он понимал, что еще несколько столбов — и он уже почти проиграл Монтане. У лошади с такими задними ногами должен быть страшный финиш. «Пейрак, подожди… Пейрак, подожди…» Кронго слышал бешеный стук распластанного перед ним над бровкой Стейт-Боя. «А теперь, Пейрак, пошел… Пейрак, я никогда тебя так не просил… Пейрак, пошел…» Нет никакой уверенности, что в гладких скачках Пейраку нет равных. И, не надеясь уже ни на что, Кронго увидел, как расстояние между ним и Стейт-Боем медленно сокращается. Подтянулась и стала вровень с ним спина, а потом сам припавший к шее жеребца белобрысый оскаленный Дин. Он почувствовал запах конского пота, увидел падающую пену. Сзади выплыло ровное дыхание Монтаны. Она обходит его с поля. «Пейрак, мы проиграли… Пейрак, милый, пошел… Пошел… Пошел…» Монтана настигала сзади. Уже перед самым финишем Кронго подумал — надо было бояться только Монтаны. Но уже никого нет сбоку, и они одни…
А потом — рев, вопли, выстрелы… «Пей-рак! Пей-рак! Пей-рак!» Кто-то стаскивал его с лошади, не давал пройти на взвешивание, тряс за плечи, кто-то цеплял на шею огромный венок… А потом была темнота.
— Ты не жалеешь? — тихо сказал он.