Южнее, ближе к мысу, рядом с кемпингом, асфальтовая дорога кончалась, там же кончался и весь поселок, на обрыве, круто ниспадающем к нагромождению скал на берегу. Там же, на обрыве, виднелся большой, сложенный из камней могильный курган, труба, как его называли по-эландски.
Из каких-то соображений южная часть Стенвика считалась более престижной. Там стояли самые дорогие летние дома. И, чуть в сторонке, через дорогу от кургана, две виллы, принадлежащие семейству Клосс.
Семейство Клосс. Три брата – Эдвард, Сигфрид и Гилберт. Эдвард и Гилберт умерли почти одновременно, только Сигфрид дожил ло преклонного возраста. Он унаследовал все земли отца и построил на них поселок для туристов – крошечные однокомнатные домики, называемые почему-то бунгало. Ион называл поселок бунгальником. А сейчас дело продолжали его внуки. Отель, фитнес-центр и многое другое.
– А Клоссы еще не приехали? – спросил Герлоф.
– Еще как приехали. Там у них полно машин на дворе. Только и видишь людей с клюшками.
Туристический центр Клоссов был в паре километров к югу от поселка. Он носил гордое название «Эландик Ресорт», но Ион, следуя своему принципу словообразования, иначе как клоссятник его не называл. Он считал Клоссов конкурентами, хотя его кемпинг в сравнении с клоссятником напоминал коробку для обуви. У Клоссов было все – поле для гольфа, кемпинг и бунгальник, магазин, отель с ночным клубом, ресторан и бассейн.
Герлоф тоже считал, что Клоссы заграбастали не по чину много, но кто его спрашивал?
Собственно, дело даже не в Клоссах. Его раздражали богатые купальщики. Герлоф старался держаться от них подальше. Они со своими бассейнами, мощными катерами, бензопилами и прочими новомодными громыхающими и ревущими прибамбасами распугали всех птиц в окрестностях.
Он посмотрел на залив:
– Иногда я думаю, Ион… За последние сто лет… Хоть что-то стало лучше на Эланде? Хоть что-то?
Ион задумался.
– Ну… Никто не голодает… и дороги хорошие. Ровные то есть дороги.
– Это да… это верно. Лороги-то да… это точно. Но стало ли веселее жить от этого?
– Кто знает. Живем – и ладно. Радоваться надо, что живем.
– Это да… – повторил Герлоф. – Живем пока…
Но сказал он это просто так, чтобы закруглить разговор, потому что сам иной раз не знал, рад ли он, что дожил до почтенного возраста, или не особенно. Вот, пожалуй, так и будет точнее всего: рад, но не особенно. Теперь он дальше завтра не загадывал. Лень прожит – и слава богу. И память вроде не подводит. Семьдесят лет прошло с того дня, как Гилберт Клосс помер от разрыва сердца на могиле брата, а он помнит, как будто вчера это было.
Конечно, в любой день может случиться. Но сегодня светит солнце, и помирать неохота. Sol lucet omnibus. Солнце светит всем. И ему тоже. Зря оно, что ли, будет светить…
А раз не зря, решил Герлоф, надо радоваться. Этим летом он будет наслаждаться солнцем, а потом дождется нового тысячелетия. Ему обещали слуховой аппарат, сказали, со дня на день привезут, и будет он сидеть в своем саду и слушать пение птиц.
И нечего дуться на купальщиков. Они-то тут при чем? Работали-работали в своих конторах, целый год работали и приехали отдохнуть. Отныне он не будет при встрече ворчать что-то себе под нос, из Стокгольма он или из Амстердама. Будет здороваться в ответ, говорить о погоде и улыбаться.
Покивал головой, согласился с Ионом – надо радоваться. И постарался облечь в слова свои человеколюбивые намерения:
– Хоть бы гости в этом году были поспокойнее…
Возвращенец
В хижине были толстые стены, они могли бы вместить куда больше, чем две маленькие темные комнатушки, пропахшие самогоном и кровью. Запахи…что ж, запахи. Старика, остановившегося в дверях, этими запахами не удивишь. Привык к обоим.
Тем более и объяснение сразу нашлось. Самогоном несло от хозяина, Эйнара Валла. Баллу было около шестидесяти, сгорбленный, лицо в глубоких подвижных морщинах. Решил начать праздновать Иванов день пораньше. На оружейном столе стояла ополовиненная бутылка.
А кровью пахла его добыча: на потолочных крюках висели куропатка и два вальдшнепа. Уже ощипаны и выпотрошены. На голой пупырчатой коже видны черные опаленные пятна. Начинены дробью, есть придется осторожно.