Под яркими лучами солнца, струящимися с безоблачного неба, кирпичные и мраморные фасады домов блекло светились всеми красками и оттенками радуги — малиновыми, бледно-лимонными, красновато-коричневыми, охряными, розовыми, цвета слоновой кости или старинного золота.
Больше всего нравились Нэнси дворцы — с колоннами на фронтонах, изящными балкончиками и окнами, украшенными стрельчатыми арками в мавританском стиле. Многие здания выцвели от времени и непогоды, были в заплатах или крошились, и это только прибавляло им очарования. Они становились похожими на свое собственное отражение в каналах.
Заключительными штрихами, точками в этой прекрасной картине казались Нэнси многочисленные полосатые причальные тумбы, торчащие по берегам.
Время от времени вода канала вспенивалась моторными лодками, снующими между гондолами, баржами и редкими пароходиками. Шум моторов вносил диссонанс в атмосферу сказки, которой дышал город, переносил вас из мира волшебного в мир реальный… В узких полутемных боковых каналах виднелись небольшие легкие и изящные горбатые мосты.
— Боюсь, Венеция слишком шумный город, — произнес Джанни.
— Может быть, — задумчиво откликнулась Нэнси, вся погруженная в созерцание того, что открывалось перед ней. — Но здесь даже шум приятен.
Не в пример сумасшедшему уличному движению Нью-Йорка и его немыслимому грохоту звуки, разносящиеся над Большим каналом, и впрямь казались ей более нормальными, очеловеченными — в них действительно преобладали людские голоса: мужчин, женщин и детей, снующих по набережным, а также голоса гондольеров, предупреждающих своих сотоварищей о возможном столкновении.
С момента, как они взошли на борт, Джанни говорил, почти не умолкая, и большая часть слов была направлена на привлечение внимания Нэнси к его собственной особе. Ей с трудом удавалось не обращать на него слишком много внимания, и она испытала истинное облегчение, когда гондольер, ловко избежав столкновения с другой лодкой, причалил наконец к нужному месту на левом берегу канала.
Вот он, дворец Фальконе! Нэнси сразу поняла, что это он, увидев над фасадом горгулью — выступающую каменную водосточную трубу в виде огромного свирепого сокола. Вероятно, это была семейная эмблема рода Фальконе, владельцев дома. (Фальконе ведь и означает название этой птицы.)
Каменные ступени вели прямо из воды к фронтальной арке — входу во дворец. Нэнси повесила через плечо сумку, подхватила чемодан прежде чем его взял Джанни, и проворно выскочила из лодки на влажные ступени. Затем повернулась, чтобы расплатиться с гондольером.
— Спасибо, Джанни, что проехали со мной так далеко, — сдержанно сказала она, — сейчас я должна проститься с вами. Надеюсь, вы понимаете, что не могу пригласить вас с собой. Я здесь только гость.
Не дослушав его довольно унылого ответа, она что есть духу побежала по лестнице к арке. Гондольер, ухмыляясь невезению Джанни, уже отплывал от причала.
Взойдя в украшенный колоннами портик, Нэнси позвонила в дверь. Через минуту перед ней возник бледный, как мертвец, дворецкий. Одежда на нем лоснилась от долгого употребления, белые перчатки были грязноватыми. Костлявое, лошадиное лицо не выражало абсолютно ничего, а повязка на одном глазу придавала лихой разбойничий вид.
— Я Нэнси Дру, — сказала девушка, несколько ошарашенная появлением этого человека. — Меня… я… меня тут ждут.
Дворецкий молча поклонился и отступил в сторону, давая Нэнси войти. Когда она освободилась от своего багажа, он провел ее через мраморный вестибюль и длинный сумрачный зал в богато украшенную гостиную.
К облегчению Нэнси, там находился ее отец, Карсон Дру, который при виде дочери поднялся со стула и направился к ней, протянув руки, со словами:
— Наконец-то, дорогая. Мы уже заждались и начали беспокоиться.
Отец и дочь обнялись и обменялись поцелуями, словно давно не виделись, после чего он представил Нэнси человеку, с которым вел беседу перед ее приходом.
— Маркиз, — сказал он, — это моя дочь Нэнси… Дорогая, а это наш хозяин, маркиз дель Фальконе, или, если по-итальянски, маркезе дель Фальконе.
Чтобы лучше запомнить титул и фамилию владельца дворца, Нэнси сказала себе, что они похожи на сочетание слов «нарциссы на балконе», и до конца дня так мысленно и называла маркиза, остерегаясь произнести эту белиберду вслух.
Маркиз Франческо дель Фальконе был учтивым джентльменом лет пятидесяти, с черными, тронутыми сединой волнистыми волосами и нафабренными усами. Он выглядел типичным аристократом в своем отлично сшитом шелковом костюме, небесно-голубом галстуке с широкими, как шарф, концами и красной гвоздикой в петлице.
— Очарован встречей с вами, дорогая, — сказал он, пожимая пальцы Нэнси. — Ваш досточтимый родитель рассказывал мне о вас, но еще до этого я слышал ваше имя во время одной из поездок в Америку. Я искренне надеюсь, что ваше участие поможет быстрее решить это ужасное дело с похищением, о котором вам, несомненно, уже говорили.
— Постараюсь сделать, что смогу, — ответила Нэнси, — хотя уверена, итальянская полиция уже исследовала все, что связано с преступлением.
— Да, карабинеры поднаторели в подобного рода делах, но, к сожалению, похищения с требованием выкупа не стали реже у нас в Италии в последние годы. Впрочем, возможно, вы, с вашей молодостью и талантом, сможете предложить какие-то новые методы для раскрытия этих преступлений.
Когда все уселись, Нэнси попросила:
— Расскажите, пожалуйста, о человеке, которого похитили.
— Его имя Пьетро Ринальди. Это мастер-стеклодув, один из наиболее ценных и опытных работников моей фабрики стекла на острове Мурано.
— Простите мое неведение, маркиз, — Нэнси постаралась попасть ему в тон и выражаться как можно изысканней, — но в чем заключается ценность этого синьора?
— О, он знает все секреты ремесла. Секреты, благодаря которым венецианское стекло считается лучшим в мире. У каждой фабрики на острове Мурано есть свой эксперт, свой лучший мастер, чье искусство перешло к нему от отца, который, в свою очередь, научился от деда. В общем, существуют целые поколения подобных искусных мастеров. Пьетро Ринальди не исключение: он тоже узнал секреты мастерства от своего отца и потому стал главным стеклодувом. Наша семья уже более двухсот лет владеет фабрикой стекла на острове, и все эти годы семья Пьетро работает у нас.
— Пьетро Ринальди, — добавил отец Нэнси, — одна из главных опор всего производства.
— И без него, — уточнила Нэнси, — оно станет хромать на одну ногу… Во всяком случае, до тех пор, пока не найдется человек, сумеющий заменить синьора Ринальди? Так?
— Совершенно верно, — подтвердил Карсон Дру. — Тем более что, насколько могу судить, замены для Ринальди не найти никогда. Я прав, Франческо?
— Совершенно справедливо, синьор. У каждой венецианской фабрики стекла существуют собственные секреты производства, а если говорить о фабриках Фальконе, то эти секреты сосредоточены главным образом в голове Пьетро Ринальди… Бедный малый…
— У него есть сыновья, продолжатели дела?
— Еще нет. Пьетро довольно молод. Немного за тридцать… Мальчишкой он ушел в море, плавал по всему свету. Даже провел некоторое время в вашей стране, жил у родственников где-то в Нью-Джерси. Сначала он хотел получить американское гражданство, поступил на службу в американский флот, но, когда заболел его отец, Пьетро изменил свои намерения, вернулся домой и всерьез начал изучать все тайны стекольного дела, которые раскрывал ему отец.
— Как же случилось, что его похитили?
— Это произошло три дня назад, в прошлую пятницу. Полиция считает, что увели его ночью, под угрозой оружия. Других сведений, увы, нет. Утром в субботу мне позвонил один из этой банды и сказал, что Пьетро у них в руках и они требуют за его освобождение выкуп в размере ста тысяч американских долларов.